На задворках "России" - [45]

"Сегодня, когда завтрашнего дня для России нет, когда завтрашним днем объявлен день позавчерашний, надобности в Петербурге больше нет. Есть ли он вообще, нет ли его вооб­ще — вопрос исторической географии.

Сегодня этот город смотрит на меня глазами голодных старух, уже есть знакомые.

...Мальчишке лет двенадцать. Родился при Горбачеве. В школу пошел при Ельцине. По лицу видно, что голодает...

Сегодня интеллигенция живет, нравственно пригнувшись, почти так же смущаясь свое­го немодного обличья, как в иные времена "шляпы" и "очков". Сегодняшние победители смеются над врачом, учителем, инженером, ученым, преподавателем вуза, над библиотека­рем, над всеми, кому не близка психология лавочника, кто живет на зарплату, кто ждет, когда заработанные деньги ему выдадут".

Мне бы не хотелось продолжать вытаскивать цитаты из сочинения объемом в целую книгу (и действительно вышедшего вскоре книгой), с блистательным сарказмом по­вествующего в образах, метафорах и иносказаниях о тысячелетней истории России от князя Владимира до недавних ельцинских деньков — "смешной по форме и траги­ческой по содержанию". Эта книга остается и еще долго будет, видимо, актуальной, она требует неспешного чтения.

Киреев сразу отказался от рукописи — "это не проза". Кублановского она тоже почему-то не обрадовала. Видимо, сказывалось успевшее нарасти напряжение (ре­дакция уже полнилась слухами о "ретроградном" труде Кураева), и Кублановский пред­почел "умыть руки", перепоручив дело помогавшей ему в те дни Лене Смирновой (Ла­рин на много месяцев слег в больницу с пневмонией).

Роза Всеволодовна взволнованно суетилась, пытаясь постичь и взять под конт­роль все перипетии новой игры. Она благоволила к Кураеву, как, впрочем, ко всяко­му именитому и желанному автору, искренне желала ему успеха и столь же искренне переживала неудачи. Что делать — даже гении ошибаются! В "Новом мире" на случай беды всегда были, к счастью, верные стражи, надежные хранители вкуса: Андрюша Василевский, Сережа Костырко, Ира Роднянская... А тут еще предвыборный полити­ческий мандраж.

Сама, конечно, поинтересовалась рукописью в числе первых, с неуверенным смеш­ком зачитывала мне вслух из приемной:

"...Есть у меня большие суспиции относительно того, что многие конвуиты Петра Великого нерезонабельны, да вот только мы и по нынешний час находимся от них в депенденции".

Так все сходилось, что бедный Кураев где-то в чем-то немножко свихнулся, пошел не туда...

Куда именно, на этот вопрос на удивление резко ответил обычно уклончивый Чухонцев:

— Кураев идет вперед с повернутой назад головой!

Он повторял это, когда "Путешествие..." Кураева уже было напечатано и я предло­жил включить его в список претендентов на журнальные премии.

— У Миши Кураева блестящая, но совершенно ретроградная статья, противопо­ложная направлению "Нового мира". Что будет значить премия: что мы разделяем его позицию? Или награждаем как человека, у которого голова повернута на 180 граду­сов?

И еще раз на редколлегии, когда обсуждался вышедший номер:

— Он идет с повернутой на 180 градусов головой! В подходе к нашей истории ис­тинному консерватору пора обрести скорбный, но уверенный и достойный тон рим­лян или англичан. Я с Мишей честно об этом поговорю при встрече.

Поговорил ли — не знаю. А тогда заодно с ним, и куда более злобно, набрасывался на кураевскую вещь Костырко: "интеллигентское нытье", "обиженный", "потерявший свое положение барин". Были даже слова насчет чьей-то "мельницы", на которую Кураев "льет воду"...

Но это уже по выходе журнала. При подготовке же публикации открещивались, шептались по углам, а дать открытый бой — не решились. Конечно, действовало имя, когда-то (и десяти лет не прошло!) "Новым миром" же сделанное.

По сути, Кураев со своим объемным и ярким историософским видением явился тем самым давно жданным "автором на ситуацию демократической трагедии". Но человека, который такого автора призывал, который лучше меня мог бы его защи­тить, в эти дни в редакции, на беду, не было.

"ИЗБЫТОК ДОСТОВЕРНОСТИ"

Эти слова на одной из редколлегий Залыгин произнес, насколько я помню, по по­воду семейной хроники Улицкой "Медея и ее дети". Очень много действующих лиц.

Все мельтешат, говорят о мелочах и делают что-то пустяковое и не всегда приличное. "И она сама (Улицкая) под конец запуталась, не знала, как кончить, когда их много. Очередь устанавливать? Затруднительно".

Зачем, спрашивается (это уже я от себя), подробно описывать сослуживцев, у кого какой нос да голос, да кто кому что сказал и над кем посмеялся, или показывать, к примеру, как человек за обедом подавился и откашливается, как ковыряет в зубах? Как врет, притворяется, трусит? Что это добавляет к характеру? Нужно ли для разви­тия сюжета?. .

"Избыток достоверности".

К сожалению, он случается не только в романах, но и в жизни. Внезапно обруши­вается, как стихия, накрывает мутной волной. И мое повествование подходит к той точке, когда избыток достоверности оказывается неизбежным.

Не буду и пытаться устанавливать очередь. Боюсь, тут главного от второстепенно­го не отличить, а если начнешь выстраивать последовательность, то как раз и запута­ешься. Слишком уж темная история. Набросаю без особого порядка все, что помнится.