На взмахе крыла - [2]

Грабитель Мастони между Миланом и Римом

Готовит такое замечательное покушение,

Что от взрыва затрясется экран

И в публике запахнет серой и дымом!..

Вот вам небольшой гидроплан.

Улетайте подобру-поздорову на Таити.

Что? Не хотите?

Боитесь опоздать на семейный ужин?

Молчите! Летите!

А не то будет хуже…

Журнал «Бомба», Одесса, 1917 г., № 22.

Мировой конгресс

Этого нет еще и не было в газетах,

Но будет.

Когда мир опошлеет, как истрепанная монета,

Как заплеванный пол прокуренного ресторана,

Когда домов человеческих лес

Загниет, как огромная черная рана, —

Тогда соберется мировой конгресс.

На каких-нибудь Гималаях,

Среди вздыбившегося гранита и ослепительного сланца

На самом высочайшем пике

Предстанут — великолепная республика Франция

И умиленная Коста-Рика.

Будет немного странно и немного жутко…

И кто-нибудь бледный и хмурый,

С вылинявшими глазами панельной проститутки

Скажет, рассеянно догрызывая окурок,

Что надо остановить человеческую волну,

Что миру нужен долгий и упорный роздых,

Чтобы забыть свою окровавленную вину…

Пропеллером взвинчивая воздух,

Нахлестывая стальные стержни аппарата,

Будет кричать по дороге: «Долой войну!» —

Случайно запоздавший император.

И на темную падаль бессмысленного и злого

Будет с таким изумительным совершенством

Брошено последнее короткое слово,

Что сразу запротестуют все телеграфные агентства.

А откормленные президенты,

Забывшие о нафабренных и узорных фраках,

Сорвут свои золотистые позументы

И будут долго и умиленно плакать.

Журнал «Бомба», Одесса, 1917 г., № 24.

Диана

Не зная страсти и сомнений,

От скучных далей далека,

Вы в платье сладостной сирени

Следите в небе облака.

Духов струятся ароматы,

И Вы глядите в ночи дым,

Качая веер розоватый,

Расшитый шелком золотым.

Я опьянен последним знаком.

— О, страсть безумна и строга —

И в туфельке, покрытой лаком,

Укрылась робкая нога.

Когда-то гордою Дианой

Под возглас труб и рев зверей

В волне лучистого тумана

Вы шли средь золотых полей.

Вы шли… Дрожа, летали тени,

Земля струила фимиам.

Вы шли… И падали олени

К легко ступающим ногам.

И лук упорный напрягая,

Вы видели в цветной дали,

Как птицы легкие взлетают

Над влажной зеленью земли.

Прошли века. Пастух унылый,

Я стал поэтом и бойцом.

Но вновь я вижу облик милый,

Зажженный розовым огнем.

Диана в образе маркизы,

Вкусившая охоты власть,

Какие новые капризы

Несет Вам радостная страсть?

Безмолвный муж глядит спокойно,

Огнем отравлен золотым,

Как всходит медленно и стройно

Над Вами славословий дым.

И лицедеи, и поэты,

Забыв тревоги и грехи,

Вам шлют напевы и приветы

И пишут скорбные стихи.

Но я Вас помню в сне усталом

Над серебрящейся землей.

Вы шли. Сияя в блеске алом,

Качался месяц золотой.

Как древле в сумрачной пещере,

Слагая песни о тоске,

Я жду Вас, нежная химера,

И Вы рядите вдалеке.

Журнал «Бомба», Одесса, 1917 г., № 25.

БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙ (Париж, 1933)

Ночью

Потрескивая — (и не дышит)

И опять немного немей,

И опять убегает излишек

Опустевших и выгнутых дней.

Суета — это только начало

Не мышиной и злой беготне

(Только капельником стучала

На тишайшем твоем огне).

Ведь на нем (да на лунной пыли)

Не такой еще таял лед

И старинным романсом крылья,

Шелестя, раскрывал полет.

Да на той ослепительной круче

За порог, за последний порог —

И опять тишиной скручен

У твоих шевелился ног.

Поскорее следы замести,

Замести — и сказать покороче.

То ли дело, шатаясь, брести

Безответственной ночью.

Безответственной ночью, когда, задрожав,

Захлебнутся часы на затравленном бое,

На затравленном бое убийств и отрав,

Захлебнутся и в ночь наклубят темнотою.

И в чаду, и в огне загорается мир,

Но по остовам черных событий,

Как по шпалам, брести на дымящийся пир

Полунощных отрав и открытий.

Поэма горести

Завешаны окна, и наглухо дверь.

Довольно бравады и рвенье умерь.

Довольно бравады — не надо,

Цветы на обоях — рулады,

Когда откровения птицами пели

В слинявшем, дешевом последнем отеле.

(Ну, разве что, за спину руки

И маять отдельную скуку).

Что может —

Больнее и слаже,

Один на высоком отдельном этаже

В одиночестве сир.

Внизу рестораны — распахнутый мир,

Капли на стеклах — ртутными слитками,

Вечер захлестнут напитками,

Слова, как клейма,

Сверкают, звенят, рассыпаются бойко

И сыплются скукой на цинковой стойке.

(Ну, разве что, выть по-собачьи,

Как ветер в оставленной даче?)

Осенняя романтика

Не певец, не поэт и не воин,

Не поэт, оскудевший герой,

Ты монашеских будней достоин

Под монашески бедной скуфьей.

Погляди над вороньим пленом

Полыхает полет огней.

Погляди — эта ночь по колена

Увязает в судьбе твоей.

И сбылось на четыре недели

Раскидался зловещий зов,

Что холодные струи пропели

По затворкам осенних дворов.

И пока, зарыдав, заколышет

Тишину обезумевший рог —

Это конь твой по аспиду пишет

Затекающих хрипом дорог.

У окна ль одичало глянет,

У ворот ли приветит рок,

Ненасытное сердце станет

В не намеченный сердцем срок.

Афиша

Тот неподвижный, мертвый свет

Спиралью скручен до отказа,

Чтобы рассказанных побед

Не восстанавливать ни разу.

На той стене бледнел рассказ

Больной и выдуманной птицей,

И потому ему не раз,

Но каждым вечером томиться.

Концерт

Осипшее эхо последних погонь

Туманит простейшие вещи,

Где в черную улицу белый огонь,

Как кровь из артерии, хлещет,

Где каждый припадок жуют знатоки,