На всю жизнь - [75]

Его профессиональная речь становилась все менее понятной, но суть ее была ясна.

— Клаудия меня тоже бросила, поэтому я решил вернуться к Иржине, — продолжал он.

То, что Клаудия, девица, гоняющаяся за популярностью, поездками за границу и внешторговскими чеками, могла бросить любимого парня в момент, когда тот лишился таких возможностей, мне стало ясно после недолгого раздумья. В отношении Иржины мне пришлось поинтересоваться у Гоштялека о подробностях.

— Местная красавица. Парни теряют голову, лишь взглянув на нее. Я решил предложить ей продолжать то, что у нас прервалось, когда я ушел на гражданку.

— А вы думаете, что она от этого будет вне себя от радости, — сказал я.

— Сначала немного пофыркает, поэтому я и приехал сам. Личное обаяние заменит любое письмо. А потом я не писатель. Короче, женюсь и где-нибудь здесь поблизости устроюсь играющим тренером. На жизнь как-нибудь хватит.

— А какое я к этому имею отношение? — спросил я. Именно это мне не было ясно с самого начала.

— О вас говорили, что вы всегда помогаете людям в беде. Мне нужно остаться в городе и устроиться на работу, которая не особенно мешала бы тренировкам, — удивил он меня. — Нужно, чтобы кто-то замолвил за меня словечко, поэтому я пришел и думаю, что вы мне поможете.

— Вы с ума сошли! — воскликнул я. — У меня нет рабочих мест, которые не мешали бы тренировкам, да и свободные квартиры не висят у меня на дверной цепочке.

— Я терпеливый. Могу прийти к вам через неделю, через две. Я теперь регулярно буду ездить к Иржине.

И тут произошло самое интересное: опустив руку в нагрудный карман, он вынул оттуда слегка помятую фотографию, видимо, еще той поры, когда он полагал, что форвард из него получится, написал, что дружески мне ее дарит, и поставил размашистую подпись. Все это он проделал с видом человека, ежедневно ставящего таким образом до двадцати подписей.

Я взял фотографию и вежливо поблагодарил. Мне стало за него немного обидно. Ведь Гоштялек, собственно, еще не в полной мере осознал, что он уже не «звезда». И вряд ли когда-нибудь ею снова станет. Хотя откуда мне знать? Некоторые спортсмены приобретают славу годам к тридцати.

— Я действительно ничего не могу вам обещать. У меня нет таких возможностей, — попытался я объяснить Гоштялеку, что он обратился не по адресу.

— Вы мне хотя бы пообещайте, что не останетесь глухим к моей просьбе. Для начала этого вполне достаточно, — заявил он, и я уже не мог сопротивляться.

Расставшись с ним, я еще долго находился в состоянии оцепенения.

В течение дня, закрутившись на службе, я не имел возможности мысленно вернуться к встрече с Гоштялеком. Только вечером, перед уходом домой, я вспомнил о ней. Мне стало не по себе из-за того, что Гоштялек пришел именно ко мне и я его не выгнал, — а даже обнадежил обещанием, что попробую что-либо предпринять в его интересах.

«Если кому-нибудь рассказать, то надо мной наверняка стали бы смеяться, — подумал я. — Я становлюсь глупцом, потому что занимаюсь человеком, который того не заслуживает и с которым я сейчас не имею ничего общего».

Потом я вспомнил об одном человеке, который наверняка не стал бы смеяться надо мною.

Я набрал номер его телефона, но никто не ответил. Подумав, что он где-нибудь на собрании, я позвонил дежурному и поинтересовался, не знает ли он, на каком собрании находится подполковник Томашек. Но оказалось, что подполковник уже ушел домой. Поскольку еще было не так поздно, я решил навестить его.

Мой приход его совсем не удивил, хотя я и старался заходить к нему домой не особенно часто.

Он пригласил меня в гостиную. Мне показалось, что он не совсем здоров, и я внимательно посмотрел на него. Естественно, я постарался сделать это как можно незаметнее. Судя по всему, до того, как я пришел, подполковник спал, и я его разбудил.

— Я к вам с одной глупостью, которую, правда, можно было бы оставить и на другое время, — сказал я, как бы извиняясь.

— Рассказывай, в чем дело, — предложил подполковник.

Я по возможности кратко стал рассказывать Томашеку о встрече с футболистом Гоштялеком. Он слушал меня с интересом. Иногда, когда ему казалось, что я уж очень краток, он расспрашивал меня о подробностях.

Закончив рассказ, я самокритично сказал:

— Я понимаю, что не следовало бы надоедать вам с этим дома.

— Политработнику никогда ничто не должно надоедать, если к нему кто-нибудь обращается. А с чем к нему обращаются, на первый взгляд не определишь, глупость это или нет.

— Но все равно это можно было бы отложить на завтра, — сказал я.

— Я думаю, что так будет лучше. Я хорошо знаю это дело. Иржина, о которой шла речь, — дочь моего товарища, с которым мы подружились еще раньше, чем увиделись в Милетине. Гоштялек встречался с ней все время, пока служил у нас, и, видимо, наобещал ей чего-то. Надеялись, что, когда он закончит службу, они сыграют свадьбу. Так что можешь передать это дело мне. Завтра я узнаю, как прошла его встреча, а если ему понадобится помощь, я постараюсь что-нибудь сделать. Чего-либо нереального я в этом не вижу. Кооператив может через определенное время выделить молодоженам квартиру. Иржину сразу бы взяли на работу как опытного бухгалтера. Так что речь, собственно, пойдет только о том, может ли Гоштялек кроме футбола заниматься еще чем-нибудь.