На всех похож - [4]

Дошли до посёлка, посидели на лавочке… в общем, дальше про это рассказывать не буду.

А с чего всполошилось начальство? Оказалось, Володя укатил на том единственном попутном грузовике. Была суббота, в клубе танцы. Ввалившись, он с порога объявил: «Машина перевернулась, все погибли, я один случайно остался жив» – и бух в обморок!

В понедельник являюсь в школу. Восьмиклассники – я у них классный руководитель – смотрят большими глазами, в которых читается: «Настоящий мужчина! Поехал. Спел с гитарой. Напился. Перевернулся. С девушкой что-то делал... Пришёл как ни в чём не бывало и уроки ведёт!» Я приобрёл у них громадный авторитет.

Вожаки народов

Я был инструктором обкома комсомола в Казахстане. В этой республике полторы сотни национальностей.

Посреди площади перед обкомом был круг голой земли. Предполагалось, что когда-нибудь он станет клумбой. Мальчишки пристроились там играть в ножички.

Первый секретарь обкома увидел их в окно и сказал третьему секретарю:

– Прогони их. Нашли место ножиком тыкать!

Третий отвечал за агитацию и пропаганду. Кому, как не ему, найти убедительные слова для мальчишек. Но, глянув в окно, он отвёл глаза: послушаются ли…

Я и третий секретарь вышли из кабинета. Я направился к себе, а он свернул в дверь четвёртого секретаря. Ну понятно, чётвёртый занимался учащейся молодёжью. А третий был хохол – он, да не найдёт, на кого свалить!

Через минуту к нам в школьный отдел зашла казашка, четвёртый секретарь. Тыча в окно пальцем, она бестолково объяснила:

– Вон хулиганы какие-то. Чего они? У нас обком!

И удалилась с видом исполненного долга.

Заведующая отделом, немка, поглядела в окно. Её лицо стало неуверенным. С мальчишек она перевела взгляд на меня и распорядилась:

– Отправь их отсюда.

Я был инструктором, должности ниже в обкоме нет. Свалить не на кого. И вообще я русский Ваня. Я поплёлся на улицу.

Ещё издали мальчишки насторожились. Сам их боясь, я произнёс то ли просительно, то ли враждебно:

– Ребята, вот это – обком комсомола. А вы с такой игрой… Шли бы, а?

Они без слов снялись с клумбы.

Вернувшись в здание, я увидел хохла, казашку и немку, наблюдавших сквозь стеклянную дверь за моим отважным походом. У всех были квадратные от удивления глаза. Немка прошептала:

– Что ты им сказал? Как ветром сдуло!

…В этой истории остался не упомянутым второй секретарь, русский. Через несколько лет я встретился с ним в Москве: в Казахстане я не прижился, а он приехал в столицу на курсы. Побывав у меня дома, он спёр книгу. Сказал бы, что нужна, я дал бы другой экземпляр. А тот был с дарственной надписью автора.

Дважды член ВЛКСМ

В армии я был секретарём ротной комсомольской организации. Или, возможно, секретарём бюро ВЛКСМ роты – там никто не знал, как правильно.

Между тем я комсомольцем-то не был. По прибытии в часть у нас отобрали документы и день­ги, уверяя, что некогда будет все перекладывать из карманов в карманы, когда нас поведут переодеваться в солдатское хабэ. Лучше бы я зажал свои богатства в кулаках... Сданную мной трёшку вернули, а десятка, запрятанная под суперобложку записной книжки, пропала. Потом и книжку украл сержант, которому понравились мои стихи. А меня внезапно перевели в другую часть. Комсомольский билет и учётная карточка остались среди барахла в каптёрке у старшины. Не стало их – не стало и члена ВЛКСМ.

Пробовал запросить документы письмом, ответа не получил. Сообщил комсомольскому секретарю батальона, лейтенанту Валере. Он после долгого раздумья пред­ложил: «Вот что, надо тебе ещё раз вступить. Рекомендацию дам». Я тоже подумал недельку и ответил: «Стоит ли? Все равно через четыре года выбывать по возрасту. И вообще странное полу­чится собрание, на котором комсомольского секретаря принимают в комсомол». Он согласился.

Секретарём меня не избрали, а скорее назначили за то, что до призыва работал в обкоме комсомола, и кто же лучше меня писал бы протоколы? К их сочинению постепенно и свелась моя секретарская деятельность: в роте все, кроме сержантов, имели высшее образование, болтовни наслушались до армии. Лежа с тетрадкой и ручкой на втором ярусе нар, я объявлял: «Ковшов! Запомни, позавчера было комсомольское собрание». – «Не было». – «Было якобы. Ты на нём сказал то-то и то-то». Ковшов, парень хозяйственного вида (точнее, сельскохозяйственного), оставался доволен умной речью, которую он, оказывается, произнёс. «Стрешнев! А ты сегодня на заседании бюро выдвинул такое-то предложение». – «Ладно», – соглашался большой и добродушный, как слон, Стрешнев. Лишь Кузибецкий (впоследствии, наверно, из него получился кругленький педагог в очках и с лысиной) однажды придирчиво осведомился: «Я политически правильную мысль якобы выразил? Якобы мысль».

Рота находилась далеко от всей части. Нам были приданы шофера, ремонтники (тоже солдаты). Они менялись, мы их даже не знали. Кто-то из них подрался в сельском клубе. Разбираться приехал замполит части подполковник Савченко.

По пути он завернул во взвод, нёсший боевое пограничное дежурство километрах в двух от нас, и зачем-то полез под унитаз. Вообще-то для нужд стоял дощатый «скворечник» на улице. Но во время военных действий взвод должен был запереться в бетонном колпаке, откуда торчали две пушки. Для их охлаждения при стрельбе предназначалась вода в подземной ёмкости, на крышке которой и возвышался унитаз. Так хитро было придумано, чтобы дольше продержаться при осаде: вода, употреблённая в пищу, не утекала бы куда-то на радость врагу, а служила бы тоже оружием. Таким образом, унитаз был специально боевой.