На войне я не был в сорок первом... - [20]

Косой поставил чемоданы и быстро сунул руку за голенище сапога. В руке его появилась финка.

— Жить надоело? — спросил он Даньку с усмешкой.

Воронок и я набросились на него сзади. Сашка укусил Ко­сого за руку, в которой была финка. Нож звякнул о камен­ный пол.

Данька завернул руки Косого за спину и, подталкивая его коленкой к выходу, сказал:

— Двигай-двигай, субчик-голубчик. А вы, хлопцы, прихва­тите финку и чемоданы. Взяли гада с поличным. Теперь в ми­лиции не отвертится.

Глава десятая ОТЦА У МЕНЯ УБИЛИ НА ФРОНТЕ

В куче металлических стружек Борода нашел двенадцать снарядных донышек. Все заготовки были испорчены на черно­вой проточке. Они уже покрылись красноватой ржавчиной. Борода перетащил детали к себе на стол. Он разложил их на три кучки и проверял скобой снова и снова. Лицо у мастера было недоумевающее и растерянное. Мы наблюдали за ним из-за своих станков.

— Быть грозе! — сказал мне Андрейка. — И какой только дурак умудрился спрятать их?

Каждому из нас случалось «гробить» заготовки. Но никто и никогда не старался скрыть это. Правда, иной раз Андрейка или я брали на себя вину Раи Любимовой. Но ведь испорчен­ные заготовки предъявлялись в конце концов Бороде. Он отчи­тывал Андрейку или меня — и на том дело обычно кончалось. А тут кто-то сообразил похоронить сразу двенадцать донышек!

Украдкой я посмотрел на Раю Любимову. Она низко скло­нилась над деталью. Лицо ее было пунцовым. «На воре шапка горит», — вспомнилась мне старинная поговорка. Ах, Рая, Рая, неужели это сделала ты?

Я вспомнил, как она рассмешила всех, когда появилась у нас впервые. Ее тогда прикрепили ко мне. Я ничего не имел против. Очень даже приятно быть наставником такой симпа­тичной ученицы. Но она взбунтовалась сразу же:

— Не хочу учиться на токарном!

Нас обступили зеваки. В любой группе есть такие, которым лишь бы не работать, а как-нибудь убить время до обеда. К то­му же на первых порах с нас не очень строго спрашивали. Это сейчас не отойдешь от станка, не получив разрешения масте­ра. А тогда было вольнее. Покуривали в уборной, критиковали училищные порядки. Анекдотики рассказывали. Одно время Борода грозился вообще закрыть уборную. Но ему, наверное, не разрешил директор.

Зеваки смотрели Рае в рот и ожидали, что она еще скажет. Таким красивым девчонкам иногда приходят в голову сума­сбродные мысли. Я ломал голову, как к ней обращаться: на «ты» или на «вы». В конце концов решил, что на «вы» будет правильнее. Все-таки она постарше меня. И к тому же раз­одета, словно принцесса. Шелковая белая кофточка, плиссиро­ванная юбочка, туфли на каблучках. Девчонки наши тысячу раз сфотографировали своими зрачками ее наряд. Пошушукать­ся они и без этого были любительницы, а тут такой повод. Они шептались сегодня напропалую и краешком уха прислушива­лись к нашему разговору.

— А что вы хотите? — вежливо спросил я.

— Хочу на револьверном!

— Почему же именно на нём?

— Буду делать револьверы для красноармейцев. Неужели непонятно?

Такого смеха, какой грянул после ее слов, наши стены ни­когда не слышали. Девчонки смеялись до слез и смотрели на Раю, как на заморское диво.

Рая капризно надула губы и топнула каблуком:

— Чего они смеются?

Пришлось объяснить, что револьверный станок лишь не­много отличается от токарного. Что никто не сумел бы сделать на нем револьвера, как бы ни старался. Одна из частей станка действительно напоминает револьверный барабан, поставлен­ный на попа. Но в этом «барабане» крепятся резцы, сверла, метчики.

— А я-то думала... — протянула Рая.

— Индюк думал да в суп попал, — высказался Гошка Сенькин.

Я молча взглянул на него. Гошка независимо высморкался, но от станка моего все-таки отошёл.

После этого в училище долго показывали на Раю пальцами и говорили: «Вот эта самая. Револьверы на револьверном на­думала делать. Голова!»

В дальнейшем, обучая Раю Любимову, я обнаружил у себя полнейшее отсутствие педагогических способностей. Наши раз­говоры с ней очень походили на разговоры Петьки-ординарца с Анной-пулемётчицей из кинофильма «Чапаев». Там Петька говорит об одной детали пулемета: «А это щёчки...» Анка же готова ему пощёчину залепить, думая, что он над ней смеётся.

Так и у нас с Любимовой получилось. Объясняю ей устрой­ство станка и говорю:

— Это вот бабка.

— А где дедка? — насмешливо спрашивает Рая.

— Дедки нет, — сержусь я, — есть передняя бабка, и есть задняя бабка.

— Задняя? Ах так! — Она фыркает и идет жаловаться к Бороде.

— Сазонов мне всякие глупости говорит.

Хорошо же! Пусть ее учит кто-нибудь другой. Я лично умываю руки. Мастер уговаривает меня:

— Пойми, до войны её на рояле учили. Думаешь, легко — после рояля за станок?

Меня когда-то тоже учили играть на скрипке. В далеком детстве, когда мне было семь лет. Сейчас мне четырнадцать, и я не променяю свой токарный даже на скрипку Страдива­риуса. Каждому — свое. Большинство родителей почему-то считают своих детей самыми талантливыми, самыми необыкновен­ными. Родители в мечтах видят их дирижерами, певцами, ка­питанами дальнего плавания. Я не встречал человека, который бы хотел вырастить сына конюхом, а дочку — дворничихой. Однако есть и конюхи и дворничихи. И кому-то приходится выращивать хлеб. И кто-то шьет для нас штаны. И кто-то варит сталь, делает станки, строит города... Жутко представить, что случилось бы, если все вдруг стали бы только дирижерами, пев­цами и капитанами дальнего плавания. Дирижеры остались бы без музыкантов, певцы — без слушателей, капитаны — без мо­ряков. Да они бы съели друг друга!