На войне под наполеоновским орлом - [47]

Эти опустошения, конечно, сильно препятствовали быстрому продвижению большой армии. В то же время очень серьезные преграды на пути представляли собой и природные особенности этих земель. На большей части пути от Немана до Вильны, а оттуда еще примерно 15 часов дальше — в общем, на дистанции примерно в 45 часов пути и на протяжении примерно одного дневного перехода от Дисны в 8—10 часов — почвы были настолько песчаные, а остальной путь от Немана до Дисны был настолько ухабист и, так сказать, лишен твердой опоры, что и при наилучшей погоде для него потребовалось бы много усилий и напряжений. Эти мучения были доведены до высшей степени короткими, но тем более крутыми склонами и прочими узкими местами, к которым только что сказанное относится в еще большей степени.

Но, как будто всего этого было недостаточно, и погода работала по возможности против нас. Перед переходом через Неман нас иссушила долгая угнетающая жара, после перехода началась трехдневная грозовая погода, когда вода лилась с неба потоками, затем светило солнце, а потом снова несколько дней шел дождь и снова невыносимая жара и для охлаждения снова гроза, как будто бы небо захотело вылить всю свою воду.

Если принять во внимание усиленные марши, которых в это время было много, затем ужасные проливные дожди, постоянно сменявшиеся удушающей жарой; если также не забывать о глубоких песчаных и ухабистых болотистых дорогах и крутых склонах; если, далее, принять во внимание, как было сказано выше, что собранные с таким трудом и при стольких злоупотреблениях запасы продовольствия стали на Немане добычей французских комиссаров и в некоторых полках запаса не осталось и на три дня, что он нигде больше не мог быть пополнен при всеобщем опустошении, учиненном русскими, и что, очевидно, у 4/5 армии все питание состояло в плохой говядине из загнанной скотины, по меньшей мере одно стадо которой каждый полк гнал за собой, а питье — не из разбавленной водки или по крайней мере хорошей воды, но вонючей и протухшей воды из цистерн — если все это принять во внимание, то не вызовет удивления, что уже на второй или третий день после перехода через Неман начались разные болезни, сначала у пехоты, а несколько дней спустя они проявились и у кавалеристов. Это были прежде всего диарея, малярия и нервная горячка [сыпной тиф]. Усугублению всех этих несчастий очень способствовал и недостаток в фураже для кавалерийских и обозных лошадей, которые ранее были привычны к самому лучшему корму, теперь же должны были довольствоваться свежескошенными зеленями — и при этом еще преодолевать любую погоду и крайнее напряжение.

Еще перед Вильной сотни из них пали от изнурения, а когда армия достигла берегов Двины, она недосчитывалась уже тысяч лошадей. Все эти обстоятельства, которые вели к ослаблению армии, естественным образом влекли за собой и ослабление порядка, которое, в свою очередь, всегда рано или поздно приводило к полному разложению целых армейских соединений. Вся армия неуклонно приближалась к собственной погибели, но всеобщими были вера и надежда в то, что завоевание столицы — Москвы или Петербурга — должно принести мир и спасти оставшихся от краха. В этом состоянии, с этими надеждами, но потеряв уже 1/15 своего состава, Великая армия сконцентрировалась 22 июля у Десны и в окрестностях Двины{334}.

Я подходил к Неману в напряженном ожидании. Вступление в неприятельские земли будило во мне мрачные предчувствия. Наших соратников было, наверное, сотни тысяч, мужчины в расцвете сил. Они в ликовании переходили роковую реку. На неприятельском берегу их встречала угрюмая тишина. Повсюду темные леса, редко когда брошенное жилище, еще реже опустевшие села, жителей нигде не видно. Судьба этих сотен тысяч, одним из которых был и я, тяжело легла мне на сердце.

При переходе через Неман мне выпала честь отправиться в качестве офицера для поручений к генералу Монбрену — честь, которую я охотно отклонил бы из-за недостаточных навыков во французском языке. Однако это поручение не продлилось более трех дней. Находясь днем в свите генерала или будучи отправленный по поручениям, я загонял своих лошадей и себя до изнеможения, но и ночью равно был лишен покоя. Первую ночь я провел под мощным ливнем у потухающего костра, где, оставленный без еды, сетовал на эгоизм французов, у которых не было в ней недостатка, но которые делились ей неохотно. Следующей ночью я был послан к королю неаполитанскому, где по крайней мере мог порадоваться хорошей трапезе.

26-го я снова прибыл в полк, но уже 29-го выпал мой черед вести обоз. Корпус быстро продвигался вперед, я же с тяжелыми повозками, загнанными лошадьми и под непрерывным дождем плелся сзади. Во многих узких местах повозки и лошади останавливались, загромождали путь, препятствовали продвижению следующих, так что мне не удалось догнать свой полк ни в этот, ни в последующие три дня. Лишь на четвертый день вечером, после бесчисленных трудностей, которые только частично нашли понимание у командира, я снова прибыл в полк и мог считать счастьем, что должен был оставить не более