На войне Дунайской - [27]

На следующий день Сулейман-паша двинул на штурм все свои войска при 48 орудиях и предпринял новую попытку окружить перевал и сломить сопротивление русских и ополченцев Болгарии. Активизировались рущукская и плевненская группировки низама. Это взаимодействие осуществлялось турецким командованием через связных-лазутчиков.

Под покровом ночи 12 августа генерал Ф. Ф. Радецкий сумел подтянуть к Шипке резервы и увеличил силы отряда до 15 тысяч штыков и 36 орудий.

В кровопролитных боях 12 и 13 августа русские войска и ополчение ценою героических усилий отразили все атаки турок, но все же не смогли сбить их с гор. Трудность борьбы заключалась в том, что защитники перевала отбивались от неприятеля, наседавшего с трех сторон: с северо-востока — группировка Вессель-паши, с юго-запада — Расим-паши. С юга наступали главные силы под командованием Сулеймана. Во всех этих направлениях русские войска контратаковали противника, и каждое направление было решающим. А Центральная батарея обеспечивала поддержку контрудара в южном направлении. Сектор обстрела других батарей был ограничен неудобным их расположением. Поэтому на других участках оборону решал ружейный огонь и русский штык.

Дальнейший штурм Шипки многократно превосходящими силами противника мог привести к падению этого главного бастиона Дунайской армии. Каждый приступ уносил сотни жизней русских солдат и воинов Болгарского ополчения.

Радецкий и Столетов решились на рискованный шаг — поднять войска для контрудара во всех направлениях и выбить турок с занимаемых ими высот.

Это был морально-стратегический ход с целью приглушить наступательный порыв аскеров, заставить их перейти к обороне.

До 13 августа включительно русские солдаты и ополченцы отбивали атаки турок, отбрасывали их штыком, а сами оставались на прежних позициях. Теперь предполагалось, после отражения штурмующих цепей турок, стремительным контрударом сбросить их с гор.

До полудня 14 августа шел беспрерывный огневой бой. Воины Шипки не имели возможности выпить глоток воды, хотя и стояла невыносимая жара.

Враг наседал. На головы турок летели камни, бревна и даже трупы аскеров.

Когда взвились знамена бригад, полков и стяг ополчения — Самарское знамя, горнисты заиграли: «Вперед!»

Русско-болгарское «ура» слилось с гортанным турецким «алла» и все покатилось вниз, как горная лавина из живых и мертвых тел.

В этот момент Дудар Караев находился в самой гуще 3-й дружины и был ранен в ногу.

Когда удалился и затих кромешный ад битвы, чьи-то добрые руки подняли Дудара. Он очнулся от беспамятства и увидел перед собой «виноватую» улыбку Фомы Тимофеева. Рядом с Дударом стоял охотник Христо Бошков с флягой холодной ключевой воды.

Караев сделал несколько глотков и опять потерял сознание. Он пришел в себя на перевязочном пункте, в большой белой палатке.

Болгарка, сестра милосердия, перевязывала ему ногу, наложив большой слой корпии на то место, где прошла пуля.

— Есть же люди, которых пуля не берет, — говорила она кому-то, проворно работая руками. Дудар спросил на чистом болгарском языке:

— Кого пуля не берет?

— Вы проснулись? О! Значит долго не пролежите. А пуля не берет нашу Райну, ополченку. Шестой день она воюет на Шипке, во всех атаках была, и не ранена даже. Господь бережет.

— Райна? Слышал. Смелость ее бережет. Чудесная девушка.

— Как это понять? — спросила сестра.

— Солдаты говорили: когда Райна появляется в цепи ополченцев, они идут в штыки и опрокидывают аскеров. Сами понимаете, опрокинутый турок не стреляет, бежит. Потому и пуля Райну не берет.

— Лежи смирно, братушка, Спи.

В палатке появились земляки-всадники разъезда. Как они узнали о ранении Караева, было загадкой для него.

— Откуда вы, дорогие мои? — спросил Дудар, морщась от боли.

Гуда Бекузаров приложил руку к кубанке и доложил:

— С почтовым разъездом от его превосходительства генерала Скобелева при его высокоблагородии майоре Сипягине, ваше благородие!

— Какое я «благородие» — такой же урядник, как вот Иналук.

— Хуцауштан, значит будешь офицером, раз Гуда оговорился: верный признак! — Гайтов Иналук вытер обильный пот со лба Караева. — Говорил я тебе, Николай, иди к нам в дивизион. Еще на Дунае говорил, помнишь? У нас бы служил — живой бы был.

— Я и так живой.

— Полуживой. — Татаркан открыл флягу. — Эх, жалко, нет нашей араки, она от всех болезней… Выпей болгарского, легче будет.

Расставаясь с друзьями, Караев обещал приехать после госпиталя в дивизион осетинских всадников.

— В залог возьмите моего коня Тохдзу. Фома покажет, где он. Берегите Тохдзу, он же мне друг.

Караева провожали многие охотники 3-й дружины. Христо Бошков подал ему флягу с водой.

— Возьми флягу, братушка. В ней наша вода, из Ключевого оврага. Ополченцы спасибо тебе говорят, что воду отбил у турков. Набирают в ведра воду и говорят: «Это родник охотника Дудара». Вот как.

Скрипнула болгарская арба с высоченными колесами, повезла Караева в госпиталь. Хотя свежая рана терзала его, но на душе было легко: турки сбиты с гор, едва ли они еще осмелятся лезть на приступ Шипкинской твердыни. Дудар повстречался с земляками. Тохдзу получит от них уход и ласку.