На волосок от гибели - [70]

И еще жара. Влажная жара, как в бане.

Тоби открыл глаза.

Неподалеку от него сидела женщина и зашивала рубашку. Тоби узнал свою полотняную блузу. Сам он полуголый лежал в грязи. Он попытался опереться на руки и приподняться, но руки у него были связаны. Ноги тоже.

Он окликнул женщину.

Она повернула к нему голову. Взглянув ей в лицо, Тоби невольно вздрогнул. Почему это странное необычное лицо кажется ему знакомым? Она улыбнулась ему и, снова опустив глаза на шитье, стала напевать свою песенку. Нехитрая мелодия действовала успокаивающе.

Тоби огляделся. Все, что он увидел вокруг, было непохоже на то, что он знал. Зеленый лес куда выше, чем любой лес Дерева. Не моховой, а в сто раз выше, каждый стебель поднимается до самого неба. Вершины колышет ветер, и все пронизано солнцем.

А что здесь делает Тоби?

Он постарался припомнить, что с ним было. Ах да! Дерево, птица, небо… Все было как сон. А теперь? С одной стороны — мягкий женский голос, с другой — связанные руки…

Он хотел распрощаться с жизнью раз и навсегда, но, похоже, это не так-то просто.

И он снова окликнул женщину:

— Кто ВЫ?

Женщина посмотрела на него, продолжая напевать, и, допев до конца песенку, сказала:

— Они скоро вернутся. Солнце мягкое. Когда будет жарко, они вернутся. Я тебя сторожу. И зашиваю твой мешок.

Тоби удивленно на нее посмотрел.

— Это не мешок, это моя рубашка.

— Рубашка, — повторила женщина, засмеялась и вновь принялась петь.

Одета женщина была странно — вокруг туловища был обернут короткий кусок ткани ослепительно красного цвета. Может быть, Тоби сторожила не взрослая женщина, а молоденькая девушка. Тоби не мог определить на вид, сколько ей лет, — может, двадцать, а может, и сорок. Глаза у нее были длинные, узкие и яркие, как светящаяся полоска под дверью.

Она запела другую песенку. В ней тоже не было слов, но она была невыразимо грустной. Тоби чувствовал каждую ноту, и все они говорили о том, что он по-прежнему жив и что только живой может так тосковать и печалиться.

Жизнь снова взяла его в плен, заперла в старый шкаф с отвратительным запахом клопов. Нет мамы с папой, предала Элиза… Боль была такой же острой, а слезы такими же горькими…

— Значит, я не умер? — спросил Тоби.

Но женщина его не услышала. И Тоби снова забылся.

Когда он пришел в себя, было еще совсем светло. Вокруг него переговаривался хор голосов. Он открыл глаза, и голоса мгновенно смолкли.

Мужчины, женщины, дети молча смотрели на него. Их было не меньше сотни. Все в очень ярких одеждах. Ткань могла быть широкой и узкой, новой и ношеной, но непременно яркой, словно только что из чана с краской. Мальчуган в ярко-желтой повязке забрался на высокую травинку и качался. Пожилой мужчина в синей накидке до щиколоток сказал остальным:

— Они посылают солдат и дают им мало одежды.

Лица столпившихся вокруг Тоби были полны сочувствия, словно он был больным ребенком или приговоренным к смерти.

— Сердца должны быть твердыми. Трава очень нежная. Ветер ее валит. Мороз сжигает.

Тоби слышал слова, но не понимал их смысла. Но по взглядам склонившихся над ним людей он чувствовал, что они не причинят ему зла. Мир, в который он попал, похоже, не ведал зла. Женщина, которая зашивала его рубашку, по-прежнему тихо и жалобно напевала свою песенку. Все взгляды были устремлены на Тоби и словно бы поднимали его с земли.

А голос повторял опять и опять:

— Сердца должны быть твердыми.

Но взгляды были по-прежнему ласковыми, а лица добрыми. Мальчуган в желтой повязке спустился вниз.

Воцарилась тишина, и старик в синем плаще сказал Тоби:

— Ты должен вернуться обратно, Ветка.

Тоби почувствовал, что веки у него стали тяжелыми, язык прилип к гортани. Но он все-таки набрался сил и переспросил:

— Вернуться?

Он не мог поверить, что судьба восстала против него.

— Да, Ветка. Трава очень нежная, и ты должен уйти. Твой народ этой ночью забрал у нас девять человек. Двенадцать забрали, когда растаял последний снег. Одну женщину — три ночи тому назад. Твой народ убил женщину, которая соскребла немного коры на пограничье.

Слушая его, Тоби весь напрягся, а старик продолжал:

— Если твой народ не знает другого языка, кроме языка мертвецов, мы тоже выучим этот грустный язык.

Тоби попробовал встать, а когда встал, заговорил:

— Мой народ? Мой народ преследует меня. Мой народ убил моих отца и мать. Мой народ лишил меня друзей. Он сжигает меня своей ненавистью. И я должен держать ответ за мой народ?

Он обращался к каждому, поворачиваясь в разные стороны. Босыми ногами он чувствовал влажную жирную землю — непривычное ощущение! — и, обессилев, снова упал на эту землю и тихо попросил:

— Убейте меня. Иначе это сделает мой народ. Я пришел из ниоткуда. У меня никого нет. Я хочу остаться здесь. Убейте меня.

— У тебя в глазах молния, Ветка, я знаю, что ты страдал, — сказал глухим голосом старик в синем плаще.

Все лица затуманило облако грусти. Молния в глазах — неотторжимый знак сиротства, знак тех, кто потерял родителей. Только это племя умело распознавать крошечные шрамы, которые оставляет горе.

И в мгновение ока все они исчезли в лесу густой травы.

Тоби остался один. Он лежал и не двигался. Лежал, прижимаясь к земле. На дереве земля была редкостью, ее приносил в виде пыли ветер. Ее собирали во впадинах коры, делали маленькие садики или рисовали ею. А здесь… Где же он оказался, если вокруг повсюду так много земли?