На Волге - [24]

«И Ванька туда же», — вдруг мелькает в его голове первая определенная мысль; он продолжает смотреть на нее. А она руки скрестила и, может, за него молится.

«Туда же, туда», — все крепнет его намерение и больше ничего пока он не может сознавать. Иногда доносятся слова псаломщика, но и это где-то далеко. Только одна Лиза лежит здесь покойная, счастливая. И вдруг он почувствовал что-то новое. У него вдруг горе явилось, он зарыдал и заплакал. До сих пор было одно оцепенение, — теперь легче стало. Звезды трепетали на небе, опять месяц заглянул на покойную, но окно было завешано, и ему не удалось повидать ее. Опять солнце взошло, но у Ваньки теперь была уже одна мысль, которая успела родиться и состариться в эту ночь. Он понял вдруг, что когда-нибудь ее унесут, что он останется один, и тогда-то его дума и скажет ему, как быть. Теперь Ванька сознавал, что он живой, не мертвый. Даже когда Яковлевна утром подошла к нему и предложила что-нибудь сесть, он отказался, — значит, все понял. Это снова увеличило его горе: «Я живой, а вон она-то лежит — не движется», — в отчаянии подумал Ванька, и прежняя мысль опять явилась откуда-то. Новые слезы, новые рыдания. Когда утром вся комната битком набилась народом, Ванька уже видел всех, смотрел, по не плакал. Он тщательно оберегал от них свое горе.

— Ишь, каменный, слезы не выронил! — донеслось до него во время панихиды, но он не понял этих слов. Все та же мысль вполне поглощала его. Гроб понесли в церковь. Светлый день провожал Лизу. Ласточки реяли над ней; где-то под небесами пел жаворонок. Сзади толпились народ и ребятишки…. Кончили, отпели, простились, закрыли гроб, а дума Ваньки не отвязывается даже в минуту последнего прощанья. Нет, тогда-то она вдруг представилась ему вполне неизменной и законченной. Понесли на кладбище, зарыли… Лизы нет, осталась могила… И народ разошелся… А с верху льются те лучи, которые любила она; они и Ваньку ласкают. Береза что-то шепчет и словно плачет, роняя с листьев капли минувшего дождя. Тихо на кладбище, хорошо. Ванька прильнул лицом в сырой земле и не встает, все прислушивается, не скажет ли чего покойная. Волчок лежит возле; он нашел своего друга. И вдруг все мысли, которые высказывала Лиза, припомнились Ваньке; словно он услыхал их, все крепче прижимаясь к могиле.

«Люби людей, — твердила покойная, — и живи для них». Он вспомнил это, но не мог их любить. «Прости, родимая!» — шепчет он. «Если одного праведника найдешь, люби за него всех», — опять долетают до него ее последние слова, но он никого не нашел и никого не любит. «Если к другим ненависть будешь иметь, себя возненавидишь», — слышится ему, но теперь уже все равно. Он целый день пролежал на кладбище; уже и солнце зашло, небо потемнело, и месяц осветил холмик, под которым лежала Лиза, а Ваньке все-то припоминается, и что-то странное происходить в его голове; все мысли заканчиваются тою же одной, которая столько раз уже являлась ему.

«Да, нынче, нынче, — твердит он горячими губами. — И Волчок тоже», — добавляет Ванька, смотря на своего старого друга.

— Прости же, прости, родимая! — твердит он и целует рыхлую землю, влажную и от вечерней росы, и от его слез. Он встал. «Сейчас, сейчас!» — упорно преследует его мысль. Ванька отошел от могилы и оглянулся; она резко выделялась на зеленом ковре своим угрюмым, безжизненным видом. Луна освещала ее. Ванька это заметил.

«Ласкает ее, — весь в слезах думает он и дальше бежит. — Зайти к ней в последний раз», — решает Ванька, проходя мимо школы, и отворяет дверь. Яковлевна окликнула его из своей коморки.

— Ступай, ступай, батюшка, посмотри! — проговорила она, выходя и громко вздыхая. — Все под Богом ходим, придет и наш час. Да свечу возьми, — неравно испужаешься после покойницы-то.

Ванька вошел в комнату, где еще так недавно горячо поучала Лиза. Все было прибрано, только запах ладана говорил о недавней кончине. Посмотрел Ванька кругом, и тоска сжала сердце. Он прошел дальше в ее комнату, где она так ласкала его. Всякая вещь вызывала у него слезы. Сколько радости он узнал здесь, сидя на маленькой скамеечке, но все прошло. Он подошел к окну, где лежал измятый листочек почтовой бумаги.

«В ее ручках было», — проговорил Ванька и взял листок. Слезы сжимали его горло. Это было письмо, полученное Лизой за день до смерти от няни.

«Родимая моя барышня, солнышко мое! — писала она. — Что-то давно, моя радость, не получала от вас весточки. Здорова ли, счастлива ли? Благодарю Творца и Создателя, что сподобит еще увидеть мою радость неоцененную, Лизаньку. Родные с делами поуправились и отпускают меня старуху в вашей милости. А даст Господь, и совсем с вами останусь. Больно хочется умереть на ваших драгоценных ручках. Уж стара стала и здоровье плохо. Надеюсь через недельку свидеться с моим сокровищем. Все мои просят позволения поцеловать вашу ручку, а я уж попросту целую прямо в алые губки.

По гроб жизни ваша Наталья Чернышева».

Письмо было написано с ошибками, крупным старушечьим почерком. Ванька долго разбирал его, потом бережно сложил и опять положил на окно. Что-то призадумался он. «Да ведь и она скоро туда же», — пронеслось в голове. Он подошел к кровати. Здесь сердце не вытерпело, и Ванька горько заплакал. Он бросился на подушку, осыпая ее горячими поцелуями. Сердце стонало в нем.