На Волге - [19]

Раз как-то, накануне праздника, Ванька совсем уже в сумерки зашел к ней. Лиза полулежала на кресле, глаза были закрыты, волосы распустились и длинными прядями сбегали на грудь. При трепетном свете сумерек бледность ее казалась поразительной. Ваня остановился у двери и с невыносимою болью смотрел на нее; у самого что-то ныло в груди, что-то тоскливо билось. «Спит», — подумал он и хотел осторожно выйти.

— Это ты, Ваня? — раздался ее слабый голос. — Здравствуй, милый; сядь сюда. Я не спала… Спасибо, что не забываешь.

Ваня тихо подошел и сел на маленькую скамеечку, стоявшую возле кресла.

Лиза замолчала. Было что-то мучительное и в этой тишине, и в слабом, мерцавшем освещении умиравшего дня.

— Лампу не засветить ли? — решился спросить он, но она только молча покачала головой.

Казалось, нужно было говорить или без конца много, или молчать, и она молчала, смотря рассеянно на загоравшиеся звезды, в селе собака залаяла, издалека неслась песня возвращавшихся с поля косарей. Все было тихо. Последние звуки колокола, возвещавшие о конце всенощной, радостно раздались в вечернем воздухе и стихли. Народ уже давно разошелся, а мысль, которая явилась следствием благовеста, продолжала работать, то уничтожаясь, то возникая снова.

— Здесь же и меня отпевать будут; пронесется печальный звук с колокольни и далеко улетит, только ни в чьем сердце не отзовется. Тоже народ придет, но никто не пожалеет, разве один Ваня… А ведь тихо, хорошо будет лежать; кругом запах ладана, свечи горят, молитвы тянутся длинною вереницей, ни в ком не возбуждая мыслей… В первый и последний раз люди заметят и затем забудут навсегда… Всякий в лицо заглянет… Отчего это смерть возбуждает такое внимание и любопытство живых? Своею тайной?… А тайна в чем?…

Мысли Лизы спутались. Наплыв их был так велик, что одна сменяла другую, не дав ей закончиться. Картины прошлого воскресали с новою силой, точно начали приближаться какие-то далекие звуки. Мысли, свои и чужие, вдруг воскреснувшие лица и события нахлынули толпой, смешиваясь в одно неразрывное целое. Казалось, в каждом темном углу ее комнатки стояли призраки минувшего, то исчезая, то появляясь вновь. Но, несмотря на страшный прилив воспоминаний и дум, Лиза уже не чувствовала того мучительного томленья, которое прежде становилось до невозможности болезненным. Как будто какой-то важный вопрос был уже окончательно решен и вдруг перестал ее тяготить. Остались те же мысли, но уже примиренные и успокоенные.

«Может покой смерти», — думала Лиза, но не вздрагивала и не бледнела теперь при этом решении. Будущего уже не было для нее, это она мучительно сознавала; оставалось примирение с прошлым. Да ведь и с ним давно уже все было покончено; только сама она была связующим звеном; скоро должно было порваться и оно. И мысль примиряла прошедшее, настоящее и в безмолвии склонялась перед будущим. Но одно горькое сознание не могло стихнуть. Все-таки ей ничего не удалось. Она прошла в жизни совершенно незамеченной, ненужной; так и умрет. Останется одна могила, даже без креста, без подписи, всем чужая, а какие силы ощущались в груди, когда родилось желание страдать и бороться. «Куда пропали? — с горечью думает теперь Лиза. — Все истлело, уничтожилось. Затем явились эти стремления, бесплодные и никому ненужные… Зачем жила?… Лишняя, лишняя!» — шептала она и склонялась под тяжестью своей думы.

Ваня сидел возле нее и только теперь понял, что ей плохо. «Неужели помрет? — мелькнуло вдруг у него в голове. — А такие ведь не живут… Она святая будет, — какие за ней грехи? Только одинокой к небу пойдет… Господи, возьми и меня в себе!» — вдруг подумалось ему. Он не спускал глаз с нее. Она сидела все с тем же скорбным выражением.

У иконы слабо мерцала лампадка. На небе звезды разгорались, месяц выплывал из-за леса, кое-где на Волге мелькали сторожевые огни.

Лиза вдруг вздрогнула и очнулась. Ей показалось, что в одном углу стояла та самая страшная фигура, о которой так много в последнее время она думала. Страшная, в белом покрывале, с блестящею косой, смотрела она, и какая-то отвратительная улыбка раздвигала челюсти ее безобразного черепа. Сумрак окутывал ее члены и все ближе, казалось, подходила она.

«Господи, уже видения начинаются, — думала через минуту Лиза. — Неужели же так скоро конец?…»

— Ваня, зажги лампу, мне что-то нехорошо, страшно, — проговорила она.

Ванька проворно вскочил и принялся дрожащими руками зажигать лампу. Тусклый свет ее наполнил всю комнату, мгновенно небо потемнело, побледнели звезды. Лиза заметила это. Она за всем стала наблюдать с каким-то болезненным вниманием.

— Милый, — прошептала она, обняв Ваню, — если я что сделала в своей жизни, так только Валю приласкала. Живи, живи! — Она опять смолкла. — Почитай что-нибудь, — тихо сказала она, чтобы прервать томительное молчание, которое вдруг испугало ее, — все равно, что попадется…

Он подошел к книжной полке и взял книгу, которую уже прежде читал. Это была священная история, ветхий завет. Лиза взяла ее и, раскрыв, где попалось, подала Ване.

Открылась история о Содоме и Гоморре. Мерно, отчетливо начал читать Ванька. Лиза почти не слыхала его, — она опять впадала в прежнее состояние. Часы на церковной колокольне пробили 10, и этот звук возобновил прерванные мысли. Опять представилась церковь, и по средине в гробу Лиза, уже равнодушная ко всему. «Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоея», — с поражающей ясностью доносится до нее. — «Слава Отцу и Сыну и Св. Духу» — поют на клиросе. «Значит, действительно жизнь тяжелый подвиг, если славят Бога в благодарность за уничтожение ее… Нет, а все-таки жизнь хороша, хороша своим мучением… О, если бы жить!» — вырвался вздох.