На весах Иова - [137]

Аристотель все это знал так же хорошо, как и Платон, как и платонизирующие стоики. Он знал, что, пока онтология не будет превращена в этику, философия, начавшая с сознания бессилия человека пред лицом необходимости, никогда не придет к сознанию своей силы. И если он все же обходил фаларийского быка и вообще старался держаться подальше от окраин бытия — то у него были на то свои основания или, лучше сказать, им руководило верное, никогда не обманывающее практическое чутье умного человека. Он, конечно, доверял разуму и никак не мог быть причислен к μισόλογος'ам. Но ему был дан еще один великий дар — умеренности. О нем ведь говорили даже, что он был "умеренным до чрезмерности" (μετριος εις υπερβολήν). Что-то в душе всегда ему нашептывало — может быть — кто знает? — и у него, как у Сократа, был свой демон, — что слишком последовательная и выдержанная мысль таит в себе величайшие опасности. Как и его предшественники, он любил духовные блага. Он был убежден тоже, что над человеком есть моральный закон, он всегда отстаивал и прославлял мудрость. Но он никогда не решался идти до конца за разумом и рожденной разумом мудростью — и всегда подозрительно относился к Платону. Последствия показали, что он не ошибался. Мы это сейчас увидим на примере последнего великого философа древности — Плотина.

V

Плотин — не только хронологически последний великий представитель древней философии: в Плотине древняя философия получает свое завершение. Я уже говорил, что у греков разум родил мудрость и что мудрость привела греческих философов к сознанию и убеждению, что настоящую действительность нужно искать не в оста вшемся после умерших богов мире, а в мире идеальном, созданном наследовавшим права богов разумом. Греческая философия, философия разума неизбежно должна была прийти к подмене онтологии этикой. Раз богов нет — мир остается бесхозяйным, безначальным. Как жить в таком мире? В нем все неверно, все случайно, все преходяще. В нем нет правды, нет справедливости. Так учили древние, таким им открывался мир, когда они на него глядели глазами разума. Таким мир представлялся и Плотину. Поэтому вслед за своими предшественниками Плотин был поставлен в необходимость найти взамен этого мира — другой мир, который бы удовлетворял требованиям разума. В этом отношении Плотин идет по проложенным до него путям. И он всеми силами стремится доказать, что "видимый мир" есть мир лживый, мир призраков и небытия, а единственный истинный мир есть мир моральный. И свою задачу он выполняет с поразительной настойчивостью и с несравненным мастерством. Он пользуется всеми достижениями древних: пифагорейцы, Гераклит, Парменид, Сократ, Платон, Аристотель, стоики — подготовили для него достаточно материала. Но он умел все, что было собрано за тысячу лет великими мыслителями Эллады, переплавить в единую систему, очарованию которой не могли противиться даже самые замечательные представители нарождавшегося христианства.

Исходная точка Плотина: αρχη ουν λόγος και πάντα λόγος — в начале разум и все разум (III, 2, 15). Разум есть законодатель, творец, он все делает, что хочет и как хочет. Разум есть одновременно источник и истины, и добра. Диалектика, в которой выражается деятельность разума, не только являет человеку истину, но также приносит ему добро. Таким образом, vera philosophia и optima philosophia сливаются воедино. Ου τοίνυν τοις ηδομέμενοις τò ευ ζην υπάρξει, αλλα τω γινώσκειν δυναμένω, οτι ηδονη τò αγαθόν. Αιτιον δη του ευ ζην ουχ ηδονη εσται, αλλα τò κρίνειν δυνάμενομ, οτι ηδονη άγαθόν. Και τò μεν κρινον βέλτιομ η κατα παθος˙ Λόγος γαρ η νους˙ ηδονη δε παθος˙ ουδαμου δε κρειττον αλλογον λόγου: Πως αν ουν ο λόγος αυτòν αφεις αλλο θήσεται εν τω εναντίω γένει κείμενον κρειττον ειναι εαυτου; (I, 4, 2), т. е.: "Таким образом, хорошая жизнь принадлежит не тем, кто испытывают радости, а тому, кто может знать, что радости есть добро; и причина хорошей жизни — не в радостях, но в возможности судить, что радость есть добро; способность судить, значит, лучше, чем способность воспринимать; в первой логос или ра зум; и никогда неразумное не может быть лучше разумного. Как может разум, отрекшись от самого себя, признать что-либо ему противоположное за лучшее?"

В приведенных словах заключается in nuce[207] все «учение» Плотина — в них же итог того, чему учили его предшественники. Разум (который он называет здесь — и это не обмолвка — λόγος η νους[208]) ни за что не признает, что над ним есть что-то не такое, как он, и никогда не откажется от самого себя и от своих суверенных, державных прав. Ему дано — и только ему одному — судить о том, что есть истина и что есть добро. Истина — в том, что в видимом мире господствует закон тления, добро — в том, чтобы искать не того, чего человек хочет, а того, что разум ему предпишет считать за лучшее. И высшее благо, summum bonum, то, что является целью ευ ζην,[209] не ηδονη,[210] ибо ηδονη разуму не покорна, как и тот видимый мир, с которым всякие ηδοναί связаны, а в способности судить, что ηδονη есть τò άγαθόν.[211] Чтобы было понятнее, что значит противоставление τò κρινον