На вершинах знания - [14]

— Так. Нужно, чтобы они умерли, чтоб Тата воскресла. Жизнь всегда кончается смертью, а смерть жизнью, — это фатальный и вечный круг. Положим тело на кровать. Мне нужно набраться сил, я изнемогаю…

Немного отдохнув, Фадлан опять повернулся к трупу, снова лежавшему теперь на кровати, и возобновил свои пассы.

Вдруг он сказал вполголоса, но резко и определенно:

— Две капли кислоты на грудь, каплю брома в ноздри!

Моравский исполнил предписанное. Весь дрожа, он отскочил, как ужаленный, от кровати.

— Ах!.. Я вижу… вижу… тень, я не галлюцинирую! Я ясно вижу светлую тень, неясную, расплывчатую, но совершенное отражение, двойник Таты! Это привидение с закрытыми глазами, с неподвижным лицом… Оно обнимает труп своими руками… какой ужас!.. Теперь оно исчезает… Я больше не вижу ничего.

— Это вас удивляет?

— Привидение пропало.

— Воскрешение почти произведено, астрал вошел в материю, — вот и все! Вы увидели астральное тело уже ожившего человека, потому что волнения этой ночи довели ваши нервы до высшего напряжения и утончили все ваши чувства. Самое главное сделано. Я возобновлю мои пассы. Это уже не пассы призывания, которые я нашел первым; это пассы, известные каждому магнетизеру. Не попробовать ли нам искусственное дыхание? Я вдуну жизнь в легкие моей пациентки.

Он приблизил свои губы к губам Таты. Потом снова обратился к Моравскому.

— Будьте добры дать мне маленькое зеркало…

Фадлан приблизил зеркало к лицу Таты.

— Победа! — вскричал он. — Стекло потускнело.

— Не может быть, дайте посмотреть! Дайте посмотреть! — пробормотал Моравский.

— Смотрите, — сказал Фадлан.

— Боже мой! — простонал Моравский, глядя на действительно потускневшее стекло.

— Смерть побеждена, — летаргия проходит. Перед нами живая больная, погруженная в глубокий сон, слегка гипнотический. Скорее горчичники к ногам. Две капли кислоты… достаточно!

Моравский быстро исполнил предписание Фадлана.

IV

Прошло еще полчаса, томительных, долгих полчаса.

Фадлан внимательно следил за пульсом своей пациентки. Теперь уже почти ничто не свидетельствовало о том, что Тата была мертвой и, если бы не синеватая бледность лица, она имела бы вид спокойно спящей девушки. Грудь ее вздымалась легко и спокойно, губы были полуоткрыты и дыхание становилось все глубже и глубже.

Фадлан выпустил бледную руку Таты, рука эта так и осталась висеть в воздухе.

— Вы видите, дорогой коллега: состояние каталепсии. Это уже для вас совсем обычно, — сказал Фадлан. — Теперь приступим к пробуждению.

— Я полагаю, — заметил Моравский, — что следует устранить все то, что могло бы поразить ее при пробуждении. Посмотрите, ведь она совсем обнажена!

Длинные ресницы Таты чуть дрогнули.

— Вы видите, она даже, кажется, слышит?

— Вы правы, коллега, я упустил это из виду.

Они не без труда одели девушку и перенесли ее на мягкий диван. Тата не реагировала на довольно бесцеремонное обращение с собой обоих докторов.

— Теперь будем будить, — сказал Фадлан.

Он взял большой гонг и громко ударил в него: дребезжащий звук разнесся по всей лаборатории и замер где-то наверху под самым потолком. Но Тата осталась без движения. Он ударил второй раз, — эффект был тот же. При третьем ударе веки Таты вздрогнули, точно будто бы она хотела открыть глаза.

— Вот… пробуждается, — пробормотал Фадлан.

При следующем ударе по всему телу Таты пробежало как бы легкое содрогание.

— Вы видите, коллега?

— Мне кажется, что я сплю, — сказал Моравский.

Фадлан с силой ударил еще раз в гонг и сказал властным и проникновенным голосом:

— Наталия! Наталия! Встань!

Тата медленно, как бы вне себя, поднялась с дивана. Она подняла руки, глаза ее широко и испуганно открылись, ее губы исказила судорога и она с ужасным криком снова упала на диван.

Фадлан торжествовал, Тата воскресла.

Он наклонился к уху Моравского и сказал шепотом:

— Возьмите карандаш и бумагу: нужно записывать все, что произойдет, все слова. В интересах науки, не упускайте ни малейшей подробности… Я не совсем уверен: Тата ли это?

— Как так? Кто же это, если не Тата? Я вас не понимаю, что вы хотите этим сказать? — удивленно возразил Моравский.

— После, после! Она начинает говорить.

Действительно, Тата попыталась что-то сказать. Губы ее двигались, руки перебирали оборку платья. Наконец, чуть слышно она проговорила:

— Что со мной?.. Где я?..

Фадлан подошел к дивану и, пристально глядя на нее, как бы магнетизируя своим взглядом, ответил:

— Вы выздоровели, вы поправились. Вы здоровы.

— Здорова… Здорова…

— Да, совершенно здоровы. Вы можете подняться и начать вашу обыденную жизнь. Вы нас знаете.

— Мою обыденную жизнь… Я вас знаю…

Она мутными глазами смотрела вокруг себя.

— Вы еще спите, — повторил Фадлан. — Проснитесь! Посмотрите на меня хорошенько.

— Да, да… Я как будто вспоминаю… Но я не знаю вашего имени, у меня не хватает слов.

— Я доктор Фадлан, вы меня знаете. Может быть, вы меня и забыли. Но посмотрите внимательнее; вот Петр Иванович Моравский, профессор, старый друг вашей семьи.

— Да, да. Петр… Иванович… Моравский. Профессор.

— Дитя мое, Тата, неужели вы меня не узнаете? — огорченно воскликнул Моравский.

Тата глубоко вздохнула.

— Теперь да, я вспоминаю. Только у меня точно какие-то перерывы в памяти. Я видела страшный сон. Ах, какой сон!