На веки вечные - [9]

Всем танкам по улице идти тесно, мешают горящие и подбитые машины. Поэтому некоторые двигаются ого­родами, околицей.

Усиливается огонь вражеской артиллерии,— до­кладывает комбату Крапивин.— А пехота пытается окру­жить нас. Прошу помочь огнем!

А свою пехоту не заденем? — спрашивает майор Иванов.

Ее с нами нет, отсекли!

Наконец по селу открывают огонь наши артиллери­сты. Вражеские солдаты попрятались в избах, подвалах.

Танкистам приходится одновременно стрелять по се­лу, по опушке леса и принимать меры против пехоты — норовит действовать связками гранат.

Илларион, как нам утихомирить батарею на опуш­ке леса? Бьет — нет спасу,— послышался в наушниках политрука Феоктистова голос Крапивина.

Очень просто. Выйду ей во фланг со стороны три­гонометрического пункта и ударю! — ответил политрук — Лучше бы вдвоем, чтобы поддержать друг друга.

Бери Мурашкина, и валяйте!

Политрук стал вызывать лейтенанта Мурашкина, и вот уже два танка, ведя непрерывный огонь на ходу, по проселочной дороге устремились к высоте 28,1. Однако подавить огонь батареи двумя танками фронтальной атакой оказалось далеко не просто. По броне застучали осколочные снаряды, в танке стоял противный, разди­рающий душу звон.

Алеша! Снарядов не жалей! Сажай по опушке леса! Нам бы добраться до кустарников! — закричал Феоктистов.

Мурашкин слышал, но молчал. Был занят стрельбой. Ведь его танк направляющий. Прекрасно видел — вра­жеские орудия, что на опушке леса, стоят в двадцати метрах друг от друга. Бить с ходу, когда болтает, словно катерок в шторм, бесполезно. Один снаряд рвется почти под носом, другой перелетает. «Так можно самому схлопотать снаряд. Надо бить наверняка»,— подумал лейтенант и решил стрелять с коротких остановок. Два, три выстрела — и метров двадцать вперед...

«Орел», «Орел», я — «Сокол»! Прими правее,— Приказывает политрук Мурашкину. Это означает — на­до спуститься под откос, выйти из зоны обстрела. Хоро­шо, что политрук своевременно заметил мало-мальски пригодное укрытие, иначе риск, на который решился Мурашкин, вряд ли мог оказаться оправданным.

Наконец обе тридцатьчетверки с натужным ревом вы­нырнули из-под откоса в нескольких десятках метров от опушки леса. Вражеские артиллеристы растерялись. Что­бы поразить наши танки, им требовалось развернуть пушки влево градусов на сорок пять. На это необходи­мо время. Но и наши танкисты в трудном положении. Казалось бы, пушки рядом, стреляй в упор или дави. На самом деле сделать это в лесу, да еще зимой, не так-то просто. По глубокому снегу танкам не дашь боль­шой разбег. А орудия, как правило, стоят среди де­ревьев, за толстыми и высокими ледяными барьерами. Порою эти орудия трудно заметить даже с близкого расстояния. Если бить по ним из танковой пушки, то скорее всего попадешь в дерево или в ледяной пан­цирь.

А время идет... По лесу с дикими воплями мечутся вражеские пушкари. Одни пытаются развернуть орудия, другие стреляют по танкам из автоматов, бросают гранаты. Многие попрятались в блиндажах.

Политрук попытался связаться с Крапивиным, но рация командира роты молчала. Тогда он вызвал ком­бата Иванова.

Крапивин дошел до середины села, а потом его рация замолкла. Я выезжаю туда,— сообщил комбат. Почему-то даже не стал спрашивать у Феоктистова об­становку.

Товарищ комиссар, как будем действовать? — об­ратился Мурашкин к политруку.

Ясное дело, уничтожать! Вперед на орудия и блиндажи! Смотри только не завались. Выбирай между деревьями промежутки пошире. Да пехоту не проморгай!

Не прекращая огня, тридцатьчетверки продолжают двигаться вперед. Вокруг танков, вздымая фонтаны сне­га, рвутся гранаты, по башням стучит град пуль. По лесу разносится адская симфония танковых моторов, падающих деревьев, рвущихся гранат и снарядов, авто­матных очередей. Вот одно орудие вдавливается в снег. На другое падает сбитое снарядом дерево. Хрястнуло под гусеницами третье... Их расчеты уничтожаются пу­леметными очередями.

Поняли гитлеровцы, в блиндажах спасения нет. Как только приближаются танки, они пулей вылетают из своих ненадежных укрытий. А бежать по глубокому снегу почти невозможно, и радисты-пулеметчики расстре­ливают их в упор.

Бой продолжается до тех пор, пока не начинают сгу­щаться сумерки.

Мурашкин,— передает политрук, — двигай задним ходом на опушку. В темноте в лесу рискованно. Выез­жай и ты, — добавляет он своему механику-водителю Алеше Хорошавину.

Гитлеровцы остаются в лесу, выходить боятся, но строчить из автоматов продолжают.

Попробовал Феоктистов еще раз связаться по рации с ротным, потом с комбатом, но безрезультатно. Тогда решился выйти на комбрига. Тот приказал:

Возвращайтесь!

Над селом поднималось зарево пожарищ, а на окраи­не, около больницы, что-то рвалось. Беспрерывно с двух сторон взлетали осветительные ракеты.

Стало быть, наши село не освободили,— тихо про­говорил Феоктистов.

6. 

Поздно вечером танкисты возвратились в свое распо­ложение. Мурашкин вышел из танка и, пошатнувшись, растянулся на снегу. Илларион Феоктистов также упал в сугроб. Оба жадно хватали ртом снег. Лежали на обо­чине и ели снег другие члены экипажей. Все угорели от порохового газа. Да и не мудрено. Вентиляторы сби­ты, люки башен не то чтобы открыть — приоткрыть на секунду было невозможно.