На трассе — непогода - [53]

Мы, видимо, редко задумываемся над совпадениями, хотя поджидают они нас на каждом шагу, и я бы, наверное, не заметил, что сегодня стоит такой же день, как три года назад, когда все началось, если бы не взглянул за окно, за которым слышался рокот бульдозера, сгребающего бревна, щепье и мусор разрушенного дома. Я один в квартире, сижу у себя в комнате, а на дворе серый день поздней осени, листья с деревьев облетели, трава на газонах убита ранними морозами, и среди этого блеклого однообразия ярко и сочно полыхает огромный костер — это сжигают у нас в Останкине остатки бараков, и в открытую форточку доносится в комнату запах дыма.

Вот так же пахло три года назад на Арбате. Дворники жгли мусор, чтобы дворы легли под снег очищенными от всякой дряни. Мы шли компанией, и нам было весело. Это был наш первый рабочий день в лаборатории НИИ. Хотя мы знали еще до защиты диплома, что попадем туда, все же до этого дня все было в области ожидания, а теперь мы с полным правом могли назвать себя «инженерами», — во всяком случае, так было записано в наших пропусках.

Чтобы отметить первый рабочий день, и было решено собраться у одного из наших приятелей на квартире.

Мы шли по проспекту Калинина в «Новоарбатский», чтобы закупить там все нужное для вечеринки; был час пик, и во всю ширину тротуара двигались друг против друга два могучих людских потока, здесь не ощущалось серости осеннего дня, в огромных стеклах витрин отражалось многоцветье людских одежд, тяжелый шум властвовал над улицей: шелест шагов о сухой асфальт, голоса, рокот моторов — все это, смешиваясь, давило на барабанные перепонки, и казалось — на какое-то время наступила странная глухота, ни один из звуковых сигналов не воспринимался отдельно, и весь этот шум был как бы не внешним, а поселялся внутри тебя. Но это нисколько не смущало Алика, он уже завелся в споре, то и дело вскидывал вверх окладистую пегую бороду в бурых подпалинах, по ней рассыпались табачные крошки; картофелевидный нос его был сиз, потому что Алик то и дело по своей нервной привычке потирал его перчаткой; он орал в полную силу, и Тоня отвечала ему, держа меня под руку так, словно я был некиим подвижным предметом, служащим ей для опоры; эти двое сейчас никого и ничего не замечали, подверженные маниакальному отчуждению спорщиков.

— Конформизм, — кричал Алик, — это прежде всего утрата чувства долга! Страх, покорность, подверженность моде — это только производные…

А Тоня выкрикивала свое: о каких-то комплексах, о неполноценности, которая заставляет человека стремиться к единообразию, стараться быть не хуже других… Если бы этот спор затеяли они сейчас, я бы, пожалуй, вмешался, я бы многое им мог порассказать, но тогда я не был готов к таким разговорам, и мне просто сделалось скучно…

Когда мы вырвались из гастронома и остановились у бровки тротуара в надежде поймать такси, Тоня и Алик снова вцепились друг в друга. В это-то время к нам и подскочила Вера в «москвиче», как она сама говорила, «цвета белой ночи». Она затормозила рядом, и я не удивился, зная ее способность возникать самым неожиданным способом.

— Эрик, я тебя ищу. Садись! — крикнула она.

Я указал ей на Алика и Тоню.

— Все знаю, — сказала Вера. — Я заезжала к тебе на работу. Потом подвезу вас, а сейчас садись, мне надо сказать тебе два слова.

Я сел рядом с Верой и заметил — она взволнованна, хотя и пытается не показать этого, вынула из сумочки сигареты, закурила. Вера была всего на три года меня старше, но казалась еще взрослей, никогда мне не удавалось поговорить с ней на равных, все равно, о чем бы мы ни беседовали, оставалось ощущение — она знает нечто большее, чем высказала. Вера была статной женщиной, именно стать ощущалась в ее прямой походке, и в том, как она держит голову на высокой шее, и даже как говорит. Лицо ее было лишено резких, грубых форм, и во взгляде ее серых глаз, да и во всем ее облике, в этой розовой, здоровой окраске щек было всегда нечто неистребимо женственное, даже праздничное.

— Что случилось? — спросил я.

Она выпустила струйку дыма и тут же разогнала ее рукой, словно этот дым мог помешать ей ответить.

— Знаешь, Эрик, — внезапно сказала она одеревеневшим голосом, словно усилием воли постаралась лишить его разнообразных звуковых оттенков, и голос ее стал похож на дикторский, которым читают официальные документы по радио, — завтра мы с Юрием Сергеевичем идем в загс.

Откровенно говоря, я давно догадывался, что к этому клонится дело, хотя и не верил: после смерти мамы прошло не более года, и отец не мог ее забыть, даже если бы хотел, — они прожили двадцать семь лет, прожили хорошо, точнее сказать — на редкость хорошо.

— Ну что же, поздравляю, — сказал я.

Наверное, в голосе моем прозвучала обида, она и на самом деле возникла во мне: ведь я знал, что в загсе так быстро не решаются дела — сегодня подали заявление, а завтра иди расписывайся, там надо постоять на очереди месяц-два, а это значит, что Вера и отец все решили давно и только сейчас собрались меня оповестить.

Она заглянула мне в глаза и спросила:

— Ты против, Эрик?

— Нет, — ответил я, — это ваше дело.