На трассе — непогода - [48]

Ему внезапно вспомнилось, как на том заводе, где директором был Околичный, умер инженер Рыбак, худой, изможденный туберкулезом человек, все знали о его болезни, но забывали — он работал так, словно своей неистовостью хотел отделаться от недуга. Рыбак был сильным инженером, возглавлял группу по холоднокатаной трансформаторной стали, в которую входил и Жарников. И надо же было так случиться, что Рыбак попал под паршивое настроение Околичного, — кажется, ему по какому-то поводу вломили в обкоме, и, как всегда, он отыгрывался на подчиненных, раскричался на планерке, стал высмеивать Рыбака, а тот был не из тех, что спускают: «Завод не ваша вотчина, товарищ Околичный». Вот этого уж директор не мог простить. «Мы и премии даем, мы, если надо, и сечем. Зазнаек народ не потерпит». Бывали у Околичного вспышки и похуже, знали: директор погорячится — отойдет. Рыбак не выдержал, пришел к себе домой и умер. Смерть его потрясла тогда Жарникова, пожалуй, не столько смерть — Рыбак все же был очень больным человеком, — сколько похороны: на них собрался весь завод, все почитали инженера, знали, как много он сделал, а весть о том, что он не испугался дать отпор на планерке Околичному, облетев заводских, еще больше возвысила Рыбака. Но Околичный ничего не понял или сделал вид, что ничего не понял, сам выступил с речью на могиле, приказал литейщикам отлить надгробие.

«От одной природы столько горя, а мы еще друг дружке добавляем. — И опять всплыло перед ним лицо Нины. — А все же скотина я».

Наверное, он долго сидел на скамье, курил одну сигарету за другой, с дерева срывались капли на песчаную дорожку. Женщина ждала, и он ждал.

На крыльцо быстро вышел Танцырев, за ним, прихрамывая, Ростовцев, оба были без халатов, в костюмах, бегло оглядели скверик, остановились взглядом на женщине. Она порывисто поднялась, и Жарников вскочил вместе с ней. Женщина шла навстречу врачам, покорная скорбь лежала на ее лице, в пустых, оледеневших в зеленом блеске глазах затлела надежда. Жарников с напряжением ждал. Танцырев быстро шагнул к женщине, видимо угадав, кто она, сказал:

— Все хорошо.

Женщина остановилась, робкая надежда в ее взгляде сменилась недоверием, наверное, она так покорилась своей участи, так убедила себя в неизбежности самого страшного, что сразу не поверила случившемуся. Тогда Танцырев уже без той мягкости в голосе, резко повторил:

— Все хорошо!

На этот раз глаза ее ожили, наполнились влажным теплом, и женщина, вздрогнув костистыми плечами, выпрямилась, казалось, она вот-вот вскрикнет, но тень тяжелой горести упала ей на лицо, тень пережитого за день и за много других дней и ночей, но тут же исчезла, сменившись отсветом радости; женщина облегченно заплакала и отвернулась.

Ростовцев подхватил ее под руку, провел к входу и там кликнул кого-то.

Жарников с благодарностью посмотрел на узкое, осунувшееся лицо Танцырева, под глазами выступили нездоровые полукружия. «Слава богу, обошлось…» Но тут же у Жарникова мелькнула мысль: а если бы все произошло не так, если бы девочку не спасли, смог бы этот хирург вот так, один на один, выйти к матери и сказать ей об этом? Любопытство Жарникова было так сильно, что он не сдержался и спросил:

— Владимир Алексеевич, а если бы… — Он не договорил, ему трудно было сейчас произнести слова о смерти. — Вы бы ей сказали?

— Если бы, если бы… — пробормотал Танцырев.

— А все-таки? — решил настоять на своем Жарников.

— Сказал бы, — раздраженно ответил Танцырев. — Куда денешься?

Жарников понял: он бы действительно сказал, может быть, уж не раз и говорил такое родным тех, кто погибал в операционной, и это показалось Жарникову страшным, он тут же разгадал смысл слов хирурга: в них таилась суровая честность его ремесла, а может быть, и других ремесел, суть ее в том, что как только мы начинаем обманывать тех, для кого творим, мы обманываем и себя; как ни горька истина, она должна быть сказана, иначе в тебе самом поселится ложь, она растет, как опухоль, разъедает душу, вот почему сокрытие правды для мастера — начало конца.

— Вот так-то, — пробормотал Жарников, словно подводя черту.

Они сидели втроем в кабинете, на столе кофе, бутылка коньяка, ломтики сыра. Жарников в разговоре не участвовал — речь шла о деталях операции, Танцырев ловил себя на том, что пытался обращаться не к Ростовцеву с объяснением, а к этому темно-рыжему: уж очень он внимательно слушал их речь, насыщенную специальными терминами. Странно, что она его так заинтересовала, а может быть, сказалась директорская привычка — сидеть на совещаниях с видом полнейшей заинтересованности. Танцырев вместе с Ростовцевым проходили словесно весь ход операции. Ростовцеву нужен был детальный разбор, клиника готовилась к таким операциям, сколько же можно посылать больных в Новосибирск, не близкий путь.

Танцырев не выпускал из поля зрения Жарникова. Все-таки он оказался любознательным человеком, это хорошо, а с нервами у него не очень, сестра сказала, что выволокла его в обмороке. Это бывает и с сильными людьми: как-то у них в операционной грохнулся с высокой подставки оператор со студии научно-популярных фильмов, его тут же потащили на второй стол, чтоб оказать первую помощь; почему-то этот случай до сих пор вызывает в клинике приступы смеха, хотя ничего веселого в нем нет.