На трассе — непогода - [38]

Было восемь, когда Жарников, промочив ноги, вернулся в гостиничную комнату. Все еще спали, только Танцырев был одет и побрит. За окном просигналила машина, Жарников взглянул туда, увидел молочную «Волгу» с надписью «скорая помощь», понял, что пришла она за Танцыревым.

— Вы в город? — спросил Жарников больше из вежливости, но тут же понял, как хочется ему хотя бы на время покинуть этот аэропорт.

— Да, — кивнул Танцырев.

— Может, захватите с собой?

Танцырев пристально посмотрел на него цепкими серыми глазами, и только сейчас Жарников заметил, как осунулось сухощавое лицо этого человека, как весь он был внутренне натянут.

— Ну что ж, пожалуй, — ответил Танцырев.

9

— Дрянь дело, артист. Дрянь дело, если я заплакала. Только не поймешь ты ни черта. Все у меня есть, барахла полон шифоньер, две книжки с кругленькими, не считая процентов. Все горбом, вот этими ручками. По общагам с шестнадцати лет, сама себе хозяйка. По великим стройкам передовик. Все могу, даже в Париж по туристской, а вот такого, чтоб понесло, загудело, все забыть заставило… нет. Его на сверхурочной не заработаешь, не купишь на рублики. Не было у меня такого, артист. Ни фига ты обо мне не знаешь. Вот она — веселая, крепкая, никакой работы не боится. А сколько та веселая тоску вином глушила? По поселку свадьбы играют, дома строят, а я мимо да мимо. Только и знала — острый приступ любви на одну ночь. Одним трудовым подъемом жить? Эх ты! А я красивое люблю, чистое. Мне б детей растить, мужу рубашки гладить. Женщиной пожить. Настоящей. Чтоб, когда по улице идешь, мужики оглядывались уважительно… Вот так-то, артист!

Сначала было просто весело: повстречала известного артиста, буду о нем девочкам рассказывать, пожалуй, засомневаются, но ведь знают — Верка не врет; а потом прищемило, и где? — в зале Дома культуры. Она сидела в третьем ряду, видела лицо Андрея Воронистого, освещенное лучом, идущим сверху, темно-синий занавес за ним казался провалом в ночь. Голос звучал гулко, отдавался эхом, словно в пустынном поле:

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

В глубинах одиноко тоскующего голоса возникла жестокая нота, она все укреплялась и укреплялась, став отзвуком тяжелой работы, наполненной потом и кровью, ворвалась из дальних лет в настоящее, столкнулась с безысходной печалью, вызвав грозовой удар, и он долго висел в воздухе над широким пространством сцены.

Он пил, солдат, слуга народа,

И с болью в сердце говорил:

«Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил».

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд.

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

Вот здесь она не выдержала, скопившаяся боль прорвалась слезами; Вера не слышала аплодисментов, зал отделился, уплыл в темноту, оттуда доносились лишь слабые отголоски жизни; все, что было дальше, шло где-то по ту сторону сознания: Андрей читал стихи, зал аплодировал, а Вера думала только о своем.

Она попала в этот Дом культуры нежданно-негаданно.

Две девушки и широкоплечий, неуклюжий парень вошли утром в гостиничную комнату и, робея, подошли к Воронистому. Начал парень, переминаясь с ноги на ногу и покашливая в кулак:

— Узнали — вы тут, товарищ Воронистый… А у нас слет, молодежь… Очень просим… На часок, не больше… У нас столичных мало бывает…

Девушки смотрели на Андрея восторженно.

А он сидел молча, ссутулив плечи, был растерян, не знал, что отвечать, и капли пота выступили на бледном лбу.

— Не могу, — выдавил он из себя.

Тут сразу же заговорили девушки, перебивая друг друга:

— Нам без вас и возвращаться нельзя… Народу полный зал, все ждут… Дальневосточники ведь…

Он поморщился, как от боли, и опять сказал с трудом:

— Не могу…

Тогда парень кашлянул в кулак и сказал строго:

— Как это можно отказываться, если народ просит…

Вера видела растерянность Андрея, видела, как он сейчас беззащитен, как не смеет объяснить этим людям, почему не может поехать с ними, и тогда она вмешалась.

— А ну-ка, иди сюда, — кивнула она парню.

Тот хмуро взглянув на нее, пошел за ней в коридор.

— Оставь его, — тихо сказала Вера. — Мать у него умерла. На похороны летит. А ты?.. Клоун он тебе, что ли?

Парень ахнул, побагровел и смущенно потер щеку.

— Да я же откуда… — Он не договорил, быстро вошел в комнату, оттеснил девушек от Андрея и сказал: — Ты прости, браток… Мы не знали… Прости. — И, подхватив девушек под руки, потянул их к выходу.

Они уж дошли до дверей, когда Андрей, морщась, позвал:

— Обождите…

Парень и девушки оглянулись.

— Если так надо… — проговорил он.

Парень смущенно насупился:

— Да что уж там, отдыхай…

Но Андрей, видимо, решился, — может быть, ему показалось, что выступление отвлечет его от тяжких мыслей, от той тоски, что не покидала его, отвлечет и хоть на время заставит забыться…

— Я поеду, — тихо сказал он. — Если ненадолго…

Тогда парень взглянул на Веру и попросил:

— Давай с нами, а?

Так они оказались в этом Доме культуры.

Она знала эти стихи, они давно стали песней, не раз ее пела с подружками, пела со сладкой печалью, но Андрей прочел их так, будто и слова были другими, и другой был смысл; она бы не смогла объяснить, только чувствовала: он словно вобрал в себя человеческие страдания и муки, вобрал, чтоб сотворить из них чудо, утверждающее в душе надежду; она поверила ему и потому не выдержала…