На трассе — непогода - [33]

— Ну, а дальше что? — спросил кто-то за углом.

— А ничего, — ответил с зевком рассказчик. — Живут.

— А я думал — еще что.

— А еще то: один из тех солдат, что по бабе сох, как она мужа вернула, в город Елец подался и шибко там пил, пока в охрану завода не нанялся. Так тот мужик я сам был. Так и вся жизнь стоит: кому радость, кому горе, кому стыд. Еще покурим и, может, покемарим немного, а то уж свет скоро…

За углом заскрипели раскладушками, потом долго вздыхали, бормотали, а Жарников сидел, сожалея, что так быстро закончил рассказчик. Захотелось встать, пойти за угол коридора, найти этого рассказчика, заставить его снова говорить, но ведь, пожалуй, тот и не поймет, пошлет подальше.

Сколько таких людей он навидался еще в юности, когда два года проработал таксистом. Он был хороший шофер, по-настоящему чувствовал дорогу, и реакция у него была быстрая. В машине, собственно говоря, и решилась его судьба. На стоянке сел к нему грузный человек в лихо заломленной зеленой шляпе, буркнул: «На завод»: время было вечернее, шел дождь. «Ты поживей», — сказал грузный. Жарников это понимал, дал хорошую скорость, и на перекрестке произошла история, которая потом и определила его судьбу. Идущий впереди грузовик резко затормозил, за ним шла «победа», водитель ее не успел сбросить скорость, ударился о колесо грузовика; «победу» развернуло, она встала поперек дороги, а по левой стороне двигался, сверкая фарами, встречный поток; в одно мгновение Жарников понял: «Поздно!» — сейчас они врежутся в бок «победы», так бы и было, если бы он начал тормозить, но он не сбавил скорости, вылетел на осевую перед самым носом идущего навстречу самосвала, круто вывернул руль направо. Он и сам толком не мог сообразить, как они уцелели, и когда остановился, грузный посмотрел на него, сказал спокойно: «Силен ты, парень», — тут же вынул блокнот, написал записочку, сунул ее в руку Жарникову, сказал: «Зайди завтра». Это был пропуск в кабинет Околичного, и только прочтя его, Жарников удивился — как сразу не узнал этого человека, о котором шумел весь город. Через несколько дней он уже был шофером директора завода, самого знаменитого в их области.

Этот грузный человек с рыхлым, тестовидным лицом, на котором выделялись под маленькими колючими глазами нездоровые синяки, человек, которого побаивались за крутой характер, считая, что в нем немало от самодура, заставил Жарникова учиться, и Жарников окончил сначала два курса политехнического заочно, а потом перешел на очное отделение. Так он стал инженером, и Околичный следил за каждым его шагом на заводе.

Ему здорово повезло в этой жизни, так ему и сказали потом в министерстве, когда назначали директором завода, не своего, конечно, другого. К тому времени он был известен как один из участников огромного дела по созданию холоднокатаной трансформаторной стали. Они действительно сотворили на заводе чудо, но Околичного уж не было в живых: этот шумный, широкий человек, бабник и пьяница, не имевший никакого инженерного образования, но знавший все тонкости заводского дела и потому снискавший всесоюзную славу одного из лучших командиров производства, умер от инфаркта миокарда у себя в кабинете. Казалось, о нем быстро забыли. Но четыре года назад, когда Жарникова назначали директором, кто-то спросил на коллегии: «А не молод ли для директора?» — и тогда ему ответили: «Ученик Околичного». Вот что решило.

Все-таки Околичный держался в памяти людей, и хотя у Жарникова к нему давно был свой счет и он сумел разобраться в сложном и путаном характере человека, у которого начинал работу шофером, многое не принимал в нем, все же Жарникова так и считали учеником Околичного. Спешнев ведь признавался, что в первый год совместной работы всерьез собирался уходить с завода только потому, что со студенческих лет восставал, как он говорил, против «наглой смелости» знаменитого командира производства, и думал, что ученик должен копировать учителя. Но достаточно было Спешневу год поработать с Жарниковым, и они стали друзьями…

В ночную тишину коридора ворвался телефонный звонок, дежурная заворочалась на кровати, но Михаил Степанович опередил ее.

— Жарникова просят, — раздался сонный голос телефонистки.

— Да, я.

И тут же зазвучал веселый голос Спешнева:

— Миша, ты? Считай — все! Отрыли! Там такая задвижка чугунная — любо посмотреть на работу, хоть в музей!.. Перекрыли воду, убывает в котловане.

— Ну, слава богу, — вздохнул Жарников. — Проследи, чтоб больше никаких чепе не было. Докладывай, что там по цехам?

Наверное, Спешнев не ожидал такого поворота, он все еще был наполнен горячкой авральной работы, возбужден тем, как ему ловко и быстро удалось перекрыть путь к серьезной аварии, и потому, помолчав, пропел в трубку:

— «А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо».

— Послушай, Игорь, — мягко сказал Жарников, — у нас ночь, люди спят, и мне не до шуток.

— Ясно, — сказал Спешнев и стал докладывать, и, слушая его, Жарников понимал, что завод работает в хорошем ритме.

Да, завод работал в хорошем ритме — авария с трубой не в счет, — а ведь он сидел чуть ли не сутками у себя в кабинете, уехал, торчит в девяти тысячах километров от завода, а там легко обходятся без него; он понимал, что обида эта зряшная, но справиться с ней не мог.