На Таити - [11]

Кто знает наркоз и не любит наркоза, кому знакомо последнее напряжение и протест перед тем, как заснуть под маской хлороформа, тот поймет, как окутывает и опутывает эта земля: так же приторно сладко, неизбежно и мучительно. Родной говор, Кузнецкий мост, гимназия Балицкой, все реже и реже выскакивают на поверхность сознания и скоро останутся «сегодня» и «завтра» и всегда только сторожащее нас море, тесно сжимающее кольцо кораллового рифа, влажная бесшумная зелень, яркость цветов, величавые темнокожие, люди, солнце восходящее и заходящее и блеск ночи, душной, как день…

XVI АНДРЕЙ УЕЗЖАЕТ

Ты, говорит, меня, говорит,

Мучаешь напрасно.

Я, говорит, тебя, говорит,

Люблю ужасно.

Сегодня Андрей уезжает на военном пароходе А-н на Маркизы. Верно, недели на три… Собираю его вещи. Несессер у Андрея сделан на заказ, серьезно обдуман и основан на многолетнем опыте. Вещи в нем действительно все только нужные, без хрусталя и вензелей, годные для употребления и способные выдержать всякие передряги: вместительные флаконы не проливаются, щетки чистят, ножницы режут.

Мне остается долить флаконы, положить платки, рубашки, полотняные брюки. Андрей огорченно бродит вокруг меня.

Пароход отходит вечером. Беру с собой Таути, чтобы не так грустно было возвращаться. На берегу уже ждет инспектор с толстым животом, он тоже едет. С парохода выслали шлюпку.

— М-м Какаду, — говорит мне на ухо Андрей, — зажигай и туши свет на террасе, я увижу с моря. — Шлюпка отчалила и ушла в темноту. Стоять на берегу больше незачем. Захожу в дом аптекаря, который рядом, и жду, чтобы раздалась сирена отходящего парохода. О чем-то говорим… Вот она. Взвыла, залилась… Прощаюсь — и бегом бегу домой. За мной еле поспевает Таути. Дома, на террасе, зажигаю все четыре больших фонаря. Потом тушу, потом снова зажигаю.

Пароход, который долго маневрировал, чтобы повернуть, только теперь проползал мимо дома. Очертаний его не видно в темноте, только огни мерцают. Они уходят все дальше, становятся все меньше. Снова тушу, снова зажигаю четыре фонаря, пока темнота не закрывается над далекими огнями парохода… Окончательно тушу свет на террасе и, волоча ноги, иду в большую спальню. В соседней комнате слышится легкий храп Таути. Господи!..

XVII КОРОЛЕВСКАЯ СЕМЬЯ

Помарэ — династия, владевшая Таити с 1793 г. Последний король этой династии, Помарэ V, отказался от престола в 1880 г. и умер в 1891 г.

Энциклопедический словарь.

Королевская семья многочисленна. Маори королевской крови можно узнать по особенно большому росту, величавой дикости лица, спокойной гордости походки и осанки.

Королева Марау, вдова Помарэ V, живет на пенсии французского правительства, а также получает доходы со своих плантаций. У королевы много родни, дом ее постоянно переполнен, надо поддерживать престиж, и она всегда кругом в долгах. Похоже это на наши белые нравы до слез. Туземцы распускают про королевский дом всякие гнусные слухи и каждому члену семьи приписывают несколько отцов, любовниц, любовников, болезней и просто краж. Но какая-то традиция все же сохранилась, так, например, на плантациях, принадлежащих королевской семье, никто никогда ничего не тронет, так как верят, что это грех, который карается проказой.

Текау — единственная из детей королевы Помарэ, которая носит титул принцессы, так как остальные дети родились после смерти короля. Впрочем, говорят, и ее отец не король, а заезжий адмирал. Для белых это постоянный источник шуток, но сама Текау к титулу своему относится очень серьезно.

Текау долго жила в Европе, великолепно владеет языками и очень хорошая пианистка. Прекрасный остров она покинула бы на веки вечные, если б денежные дела обстояли иначе, или если б она согласилась считать себя за обыкновенную смертную и жить с тем сообразно.

Прежде, когда она привлекала кого хотела своей осанкой, черной косой до колен и действительной загадочностью, в те времена каждый пароход увозил полюбивших ее. Но подошла война, про остров забыли, и Текау осталась одна.

Я ее боялась, так как под видимостью светской, очаровательно простой и любезной женщины я чувствовала возможность жутких приемов для достижения своих целей.

Текау принимала меня в полутемной, завешенной туземными вышивками комнате, с широчайшим диваном, роялью и массой фотографий. Она сидела, положив ногу на ногу, на качалке, слегка покачиваясь. Черная, гладкая толстая коса, перекинутая через плечо, лежала, свернувшись на коленях, большое, зрелое, начинающее грузнеть тело, пряталось в белом прямом сарафане, немногим отличающемся от платьев ампир, которые носят темнокожие; бледные, холеные, прекрасные руки на ручках качалки, тонкие щиколотки длинных ног. Она говорила о Париже и надежде вырваться отсюда, рассказывала о легендах острова, о нравах и обычаях туземцев. В комнату вбегали и выбегали темнокожие женщины, приносили холодный яблочный сидр, фрукты.

К почтительности Андрея Текау относилась с опаской, мое же отсутствие самоуверенности, неистощимая и непоколебимая доброжелательность справились даже с ее подозрительностью. Правда, она мне о себе ничего не рассказывала, но почти не хитрила и кажется, никакая интрига не была пущена в ход. Часто она присылала мне с прислугой всякие местные блюда, еще горячие, прямо на тарелке, а когда Андрей уезжал на военном пароходе А-н и я тоскливо ждала его, не зная, когда он вернется, то спешно присылала ко мне сказать, что на горизонте показался дымок. Впрочем, в такой день ко мне со всех сторон прибегали люди с вестью — едет! Тогда я заказывала Апау курицу с рисом, садилась на скамеечку на берегу перед домом и часами ждала. Смотрю, как очарованная, вдаль на серый дымок и так сильно мое желание, чтобы он скорее был здесь, рядом, что кажется — это оно, как на канате, тянет пароход с горизонта сквозь проход в коралловом рифе в синюю, зеленую воду у моих ног. Вот он ближе, отчетливей и вот — вырос передо мной— большой, серый, важный.