На Таити - [14]

Танцует Rose-Marie под граммофон. Граммофон едва слышно, все плохо клеится. — «Первая любовь», — провозглашает она. Слышится сдержанный, но недостаточно сдержанный смех.

Благодушный американец, рослый, здоровенный детина, с которым Rose-Marie путешествует, одиноко пьян, рядом в столовой и аплодирует ей оттуда. Очевидно, что пьян он бывает постоянно.

Потом снова общие танцы до поздней ночи.

На следующий день самолюбивая озлобленная Текау говорила со мной о неудавшемся вечере.

Часто стали ездить в экскурсии и на пикники.

Ездили из города направо и налево, ночевали где придется, в самых различных дистриктах.

Комнаты, в которых мы проводили ночь, в моей памяти сливаются в одну: просторно, чисто, пусто. Кровать, крытая тифе-фе, на стенах фотографии, венки и цепи из мельчайших цветных ракушек. Свет от свечки дрожит и раскачивает предметы и стены. Простыни прозрачны и пахнут непонятным, как в первый день приезда. Так же жужжат комары. За окном и открытой на террасу двери блестит ночь. Не спится и хочется, чтобы это скорей кончилось. Кругом ощущаешь людей, которые здесь дома, которые понимают, что мы говорим, мы же их языка не знаем. Чудится заговор между темнокожими людьми, жарой, яркой ночью, редкими простынями, венками из ракушек и всем, что кругом нас.

Утром встаешь усталая и довольная, что ночь уже пережита. Улыбаешься темнокожим, приветливым молчаливым людям, которые спокойно занимаются своим делом. Бегаешь по зеленому газону, рвешь с кустов большие, мясистые цветы, мочишь ноги в ближайшей речке, так как хочется посмотреть, что по другую сторону, присаживаешься на толстый сук, любуешься, радуешься и вскакиваешь, спугнутая сонным комаром. Потом влезаешь в автомобиль и едешь дальше.

По дороге делаем снимки, пытаемся купить тифе-фе. Туземцы делают их для себя и гордятся ими, хвастают, показывают аккуратно сложенными на шкапу, но ни за какие деньги не хотят продать.

В городе ходили вечером в кинематограф и в китайский трактир ужинать.

Несколько раз остров встряхивали землетрясения. Когда мне казалось, что у меня закружилась голова и хотелось за что-нибудь схватиться, чтобы не упасть и в то же время звякает посуда или что-нибудь падает, — значит, землетрясение.

Я бегала по городу, покупала фотографии, искала тифе-фе. Тифе-фе, — это очень большое покрывало для постели. Оно делается из бумажной, обычно белой, ткани с нашивками из материи другого цвета: зелеными, красными, синими. Нашивки эти, сложная форма которых часто изображает листья бледного дерева или другие растения, вырезываются мужчинами и потом необычайно тщательно нашиваются женщинами на фон. В хорошо сработанном тифе-фе узор кажется накрашенным, а не нашитым. Мне удалось достать большое, белое с желто-оранжевыми нашивками, изображающими корону и веер королевы Гавайских островов.

XXI ОТЪЕЗД

Уезжали мы на том же пароходе, на котором приехали; всего ведь только два парохода, чередуясь, заходят на остров.

Со всех сторон нам несут подарки: золотистый жемчуг, перламутровые плоские раковины, прозрачные раковины, самых причудливых форм, красные, тонкие перышки каких-то птиц с соседних островов, венки и цепи из микроскопических цветных ракушек, плетеные шляпы, коробочки и веера. Мы тоже раздариваем все, что у нас есть, — сундуки из кедрового дерева, складные холщевые стулья. Продали велосипеды. Кое-какую мебель жалко было продавать или дарить, все надеялись, что ее как-нибудь переправят в Европу. Она и по сей день там.

Таути волнуется и горюет. Каждый день она мне приносит новые подарки.

Вытаскиваем чемоданы из запертых комнат. Их чистят, выколачивают, ставят на солнце, чтобы вывести сырость и насекомых.

Начинают складывать вещи. Грустные лица, обещания не забывать и писать.

Пароход, который должен нас увезти, пришел, как всегда, как всегда, в городе волнение по поводу прибытия почты. По улицам ходят люди, с которыми мы поедем на пароходе, мечется заплаканная Бетти, которая тоже уезжает на этом пароходе с матерью и бэби, за нею бегает англичанин с Моореа. А-н уехал на острова Туамоту. Со всеми попрощались, все сделали. Чемоданы отправлены.

На пристани суматоха. Грузят пароход.

Аптекарь с женой Henriette, их брат с женой, Лулу Симон, Русский с женой и Кукки, Таути, Тапу, Джонни Гудин и многие другие, — все разряженные, с цветами, стоят на пристани. Проходит знакомый капитан парохода, который нас увезет. Говорит, что скоро снимут мостки. Начинаем прощаться, целуемся. Таути плачет, крупные слезы текут по милому темному лицу. Грустно смотрит Henriette. Подбегают проститься англичане с Моореа. Спешит Текау с цветами и смешным веером — последним подарком. Тапу сует корявую, большую, теплую руку…

Взбираемся по мосткам. Их убирают, но пароход не отчаливает и возня кругом продолжается еще час, другой. Пристань пустеет, только англичанин с Моореа и плачущая Бетти продолжают перекликаться.

И вот, наконец, пароход дрогнул, всколыхнулся. Долго поворачивает и, наконец, тронулся и двинулся прямо перед собой.

Вот здание почты… Вот дом аптекаря… Вот под пожаром горящим, цветущим деревом, контора Леви… А вот наш милый дом… Я вижу зеленые шторы, четыре китайских белых фонаря, флагшток… Таути стоит на веранде и машет платком. Сегодня же вечером она забудет и будет смеяться…