На суше и на море, 1987 - [32]
Второй ярус составляли многочисленные пальмы: панданусы с узловатым стволом и пучком длинных кожистых листьев, тонкоствольные стройные арековы, с зеленоватыми, увешанными крупными орехами, перистыми опахалами на верхушке, хамеропсы с жесткими растопыренными листьями-веерами и лохматыми, словно обернутыми в войлок стволами, из которых черными крюками торчали черешки отмерших листьев. Ракитин разглядывал эти пальмы словно старых знакомых. Сколько их он встречал на аллеях сочинских и гагринских парков! Правда, там никто не использовал их листья в качестве материала для крыш, а мучнистую сердцевину ствола — для пропитания.
Повсюду встречались гибкие, достигающие нескольких сот метров стебли ротанга, усеянные кривыми, твердыми, как железо, колючками.
Третий ярус образовывали двадцати-тридцатиметровые деревья с толстыми стволами: гладкими, словно полированными, и шершавыми, бугристыми — представители различных видов миртовых, лавровых, бобовых. Среди них Ракитин узнал красавицу магнолию с большими, лишенными запаха цветами, словно вылепленными из белого воска, и знаменитое железное дерево «эритрофлакум фор-дии» с мощным стволом и непропорционально мелкими изящными листочками, которое славится твердостью своей древесины, не тонущей в воде. Иногда среди чащи возникали могучие, с узловатыми шершавыми стволами артокарпусы, известные под названием хлебного дерева. Его плоды, зеленые, желтые, оранжевые, похожие на шары различных размеров, от теннисного мяча до головы человека, покрытые крупными зернами-пупырышками, словно лепились прямо на стволе и крупных ветвях. Это своеобразие тропической природы, называемое каулифлорией, Ракитин уже видел по дороге в джунгли. Нередко рядом с крестьянскими домиками встречались папаци, похожие на большие зонтики с длинной ручкой и кроной из пальчато-рассеченных листьев на длинных черешках. У самой вершины, облепив ствол, висели желтые и ярко-оранжевые плоды, похожие на дыни.
Был в этом лесу и четвертый ярус. Хотя, может быть, ярусом его и нельзя было назвать. Это были отдельные деревья-гиганты, величественные сейбы с гладкими, лишенными ветвей стволами, которые уходили вверх светло-серыми колоннами на высоту пятьдесят — шестьдесят метров. Они стояли далеко друг от друга, возвышаясь над вечнозеленым растительным океаном, свысока оглядывая своих малорослых собратьев. Природа позаботилась об их устойчивости, наградив надежными подпорками в виде десятка огромных досковидных придаточных корней. Они начинались на высоте полуторадвух метров и, опускаясь книзу, постепенно расширялись, образуя настоящие контрфорсы. На пути часто возникали двух-трехметро-вые арки из причудливо переплетенных ходульных корней, от которых вверх уходил мощный ствол дерева. То и дело тропу перегораживали похожие на шершавые доски, поставленные на ребро, выросты на корнях, расходившихся в разные стороны, словно щупальца спрута.
Синь медленно продвигался вперед, осторожно раздвигая ножом нависавшие со всех сторон растения. Вдруг он отпрянул, едва не сбив с ног шедшего за ним Дана. Метрах в двух впереди, медленно покачиваясь из стороны в сторону, поднимала голову крупная кобра. Темно-коричневая, с голубоватым отливом, она раздула свой капюшон, на котором отчетливо был виден рисунок очков, окаймленных двумя черными линиями. Ее грязно-белого цвета брюхо имело несколько темных поперечных полос. Тонкий раздвоенный язык то появлялся изо рта, то исчезал, словно вылизывая воздух. Хунг сорвал с плеча карабин.
Кобра не проявляла агрессивных намерений. Голова ее, напоминавшая большую ладонь, направленную горизонтально, вдруг стала опускаться, и змея поползла в сторону от тропы, извиваясь толстым, мускулистым телом. Мелькнул в траве кончик ее хвоста, и она исчезла. Встреча с коброй на всех произвела столь яркое впечатление, что эдакая удаль, появившаяся у многих в последние дни, мгновенно испарилась.
Они прошли еще с полсотни метров, когда Синь остановился и, сказав: «Монг-нгыа», присел на корточки возле невысокого с тоненьким стволиком и продолговатыми, заостренными листьями неказистого на вид деревца. Впрочем, расцветка его была несколько необычной. Светло-серая окраска гладкого, лакированного ствола в верхней его половине переходила в ярко-зеленую с черными вертикальными полосами, словно прочерченными тушью. Листья по краям тоже были обведены траурной каймой. Но когда Синь очистил ножом землю у подножия дерева, там оказалось с пяток крупных, вероятно граммов по триста — четыреста, похожих на сахарную свеклу бугристых клубней.
— Да тут целый обед можно изготовить, — воскликнул Дьяконов, рассматривая находку.
— «Монг-нгыа», — сказал Лок, — по-русски значит «копыто лошади».
И правда, эти клубни, казавшиеся сначала бесформенными, напоминали по форме лошадиное копыто.
— Только кушать его сразу нельзя. Сырое «монг-нгыа» очень ядовитое, как маниок. Его сначала надо хорошо очистить от шкура. Налить много вода и ждать пять-шесть часов. Когда весь яд уйдет в вода, ее надо вылить и залить новый вода. Потом два часа кипит, и тогда можно кушать без опасности. Очень похоже на батат. Этот как ваша русская картошка, только немножко сладкий. Я, правда, сам никогда не ел, — честно признался Лок, — но Синь говорит, что очень вкусно.
