На суше и на море 1980 - [204]

На двенадцатый день, стоило Сане взобраться к гнезду, чтобы, как обычно, осмотреть и взвесить птенцов, все четверо выпрыгнули из своего жилища и спикировали во двор. Что тут поднялось! Когда Горобченко ловил истошно кричащих беглецов, отовсюду с возмущенным чириканьем слетались воробьи. Водворив выводок в клетку, Саня выставил ее на балконе. Вопли узников принудили родителей, поборов страх, приступить к кормлению голодающих через прутья. В этом занятии им порой помогали пернатые соседи, привлеченные призывными криками птенцов. При взвешивании их обнаружилась еще одна любопытная деталь: трое слетков были тяжелее взрослых птиц. Вероятно, страховка на случай вынужденной голодовки. Ведь всякое может случиться, когда покидаешь отчий кров.

Через два дня, дав птенцам окончательно окрепнуть, Саня выпустил их в укромной аллее зоопарка. И немедленно убедился: на голос юного воробья откликается любой взрослый. Свернув со своего пути, он подлетает к зовущему, чтобы покормить его. Еще через двое суток один из птенцов куда-то запропастился, а остальные — Горобченко узнавал их по цветным кольцам — уже довольно уверенно вместе с тремя новыми товарищами перепархивали с ветки на ветку, что-то склевывали с листьев и, трепеща крыльями, выпрашивали пищу у взрослой птицы, которая крутилась рядом. В ней Саня опознал помеченную прошлой осенью самку.

Она-то и взяла на себя обязанности (иногда ее подменял супруг) служить примером в поведении, подавать сигналы опасности, ну и, конечно, снабжать молодежь провизией. Дней через 10–12 первое воробьиное поколение, став вполне самостоятельным, своим небогатым житейским опытом щедро одаривает (даже кормит) более юных собратьев — они все время вливаются в стаю. По мере ее роста значительно сокращаются сроки опекунских хлопот для самок. А их супруги в это время большей частью заняты охраной гнезд — вскоре тут появятся яйца второй кладки — от поползновений соседей, по каким-либо причинам потерявших жилплощадь, или от холостяков, которые так и норовят, заняв чужую квартиру, заполучить супругу.

Именно такая беда и приключилась с нашим Белохвостиком. Пока он вместе с Белобровкой метался туда и сюда, разыскивая птенцов, унесенных Саней, его уютную выемку под балконным навесом захватил самец в полном расцвете сил. Белохвостик отсутствовал целые сутки. Во время неудачных розысков за ним погнался чеглок. Влетев с перепугу в открытое окно слоновника, он выбрался оттуда только утром следующего дня. А когда вернулся домой, все было кончено: у Белобровки был новый супруг и защитник гнезда.

После нескольких столкновений с захватчиком неунывающий Белохвостик отправился на поиски нового пристанища. Приметив ласточкино гнездо под карнизом одного из домов, наш герой в отсутствие хозяев забрался в неоконченную постройку. Сначала ласточки пытались выгнать непрошеного гостя, но успеха не добились. Тогда они кликнули на подмогу сородичей, и около гнезда заметалась целая стая. Часть из них дежурили, не позволяя воробью даже носа высунуть, остальные стремительно улетали прочь, чтобы вернуться с комочками глины. Не прошло и нескольких минут, как Белохвостик был заживо замурован…

А в это время Саня, не ведая о случившемся, записывал новые сведения в тетрадь с латинским названием Pasdom (то есть сокращенно Passer domesticus — воробей домовый). И чего только там не было! Во-первых, всякие пословицы — ассирийские, малайские, корейские, японские, русские.

Тут же была записана притча о том, почему он прыгает, а не ходит. Оказывается, за какие-то прегрешения воробья наказал господь бог: взял да и связал лапки невидимой веревочкой… А вот у древних греков воробей вместе с голубем был посвящен богине любви Афродите.

Следующие страницы посвящались разным историям. Пять из них были особенно удивительными. Согласно первой, в одном из опытов воробьев никак не могли заставить летать в аэродинамической трубе, они все время садились на ее дно или прикреплялись к стенкам. Тогда по трубе пропустили слабый электрический ток. И вот пришлось воробьям работать крыльями на совесть. Однако экспериментаторы не долго торжествовали. Один из их подопытных додумался падать на спинку: ведь перья — великолепный изолятор. И вскоре спасительному примеру следовала вся стая. Пришлось воробьев заменить волнистыми попугайчиками…

Другая история касалась воробья-певуна. Во французском городе Ниме у одного любителя птиц жил воробей, вынутый птенчиком из гнезда и вскормленный в клетке вместе с зябликом, щеглом и двумя чижами. И что же? Птица, совершенно не умея чирикать по-воробьиному, щелкала, как зяблик, подражала нежному цоканью щегла и переливам чижей. Но и этого мало. Кроме птичьего пения любитель увлекался еще и «песнями» кузнечиков. Он держал ихв комнате в особых клеточках. И воробей-певун в свой обширный певческий репертуар включил даже стрекотание насекомых…

А вот еще история. Однажды на воробьиную стаю напал ястреб. Обычного убежища — кустов и деревьев рядом не оказалось, но воробьи не растерялись: они немедленно сбились-в плотный подвижный шар, совершенно озадачив хищника. Теперь перед ним вместо отдельных жертв, которых он, обгоняя в воздухе, привык хватать когтистой лапой, образовался клубок птичьих тел — что-то большое и непонятное. Сколько ни нападал ястреб сверху, снизу, сбоку, воробьи своей тактике не изменили. Они просто прятались друг за дружку. Каждый из них норовил залететь за соседа. Так и возникал плотный, отскакивающий от ястреба шар- стая, где любая птица попеременно оказывалась то снаружи, то внутри.