На суше и на море, 1964 - [8]
Далее на север — причалы лесопилки компании «Рой и Титкомб». Сейчас они заброшены и кажутся какими-то чудовищными существами. Мы ждем, чтобы кто-нибудь пришел из-за границы и начал разрабатывать наши богатства. И они приходят, берут все самое лучшее и уходят. А мы остаемся на берегу океана, который иногда хмурится, иногда гневно вздымает свои волны, наблюдая, как мы, сложив руки, безрезультатно ждем милости от небес.
Я иду по влажному, мелкому прибрежному песку. Кругом остатки морских губок, раковины, устрицы, улитки и маленькие, разбегающиеся во все стороны крабы. А вот выброшенная на мель акула с гигантскими плавниками. Неяркое мигание маяка выхватывает из темноты ее белеющее брюхо.
За белой скалой на бросившей якорь утлой лодчонке опускают паруса и зажигают маленький кормовой фонарь. Я бы с удовольствием поднял ее паруса. Здесь невыносимо. Нас забыли. Шесть месяцев в году никто не может добраться к нам по суше. Дороги от Тепика и Сантьяго залиты после дождей. Никто не приезжает и не уезжает. Мы одни, всегда одни и те же, позволяем поедать себя москитам, шпионим друг за другом, ждем, кто первый сойдет с ума и бросится на остальных. Мы богаты. Все необходимое у нас под рукой, но мы погибаем от равнодушия, от забвения. Это не порт, это судно, потерпевшее кораблекрушение в волнах моря и сельвы.
Я беззаботно бросаюсь на теплый песок. Лежу до тех пор, пока мысли — продукты подсознательной деятельности мозга — не заставят прислушаться к ним и начать разговор с самим собой.
— Все это, в общем, нетрудно. Нужно подождать. Со временем забудут о Рамоне. Он может побродить по белу свету вместе со своим сыном, которого так любит…
— Коль скоро он умер, так нужно позаботиться, чтобы над его могилой не надругались. Будет лучше, если он воскреснет в другом месте…
— Такой маленький городок не сможет вместить столь большого чуда…
— Со временем он, может быть, найдет свое счастье…
— Он заслуживает его…
— Плохо, что тайна, которую знают многие, станет когда-нибудь всеобщим достоянием. На него нападут и убьют, как ягуара в зарослях…
— Нужно избежать этого…
То, что кажется дурной привычкой — разговаривать с самим собой, — лишь детский способ мышления, при котором мысль требует ответа. Фразы не обязательно произносить вслух. Так разговариваем мы, жители городка, привыкшие к тому, что у нас нет собеседника.
— Чтобы избежать этого, — снова возникают слова, — нужно вытащить его отсюда и увезти далеко-далеко.
— Так и сделаем.
С этим вполне согласно мое второе я. Оно заставляет меня бродить под звездным небом возле древнего и величественного моря и в конце концов отправиться к пристани и таможне, откуда доносилась музыка Карлоса и раскаты смеха.
Здесь все то же сборище: Карлос Дарио, Даниель, Мариано, начальник таможни, стражники Мигель и Габриель. Обычное ведро с вином, старый фонарь под потолком. Заметив, что я иду с берега моря, гитарист запел новый куплет.
И снова водка. Песни. Россказни. Стоит посмотреть на Карлоса Дарио, когда он откладывает в сторону гитару и начинает рассказывать что-нибудь. Он, как герои Панчатантры>[18], ради своего повествования готов забыть и гнев, и боль, и радость.
Приехали циркачи на ранчо и раскинули балаган. Под вечер около входа появился раскрашенный клоун, ударил с адским грохотом в литавры и барабан. Возвестил:
— Вход за десятку! Вход за десятку! Подходи, налетай! Женщина без пупка! Собака с крыльями! Туннель в Китай! Сумасшедшая лошадь! Осел-отгадчик! Говорящие птицы! Подходи, налетай! Вход за десятку!..
Но хозяева ранчо были бедными, и клоун напрасно кричал до хрипоты. На его отчаянные крики собрались грязные и оборванные ребятишки, пришедшие в восторг от того, что циркач опростоволосился. Взрослые смотрели на его кривлянья с любопытством и недоверием. Никто не подходил к балагану.
Внезапно клоуна осенило. Он швырнул литавры, поддал ногой барабан и начал кричать: «Подходи, налетай! За вход яйцо!»
И цирк быстро наполнился людьми, так как в этот день у всех хозяев неслись куры. Отсюда и пошло выражение, которое написал Даниель при входе в трактир дона Чема: «Вход задаром, как к циркачам на ранчо».
Веселье продолжается. Анекдоты, песни, пьяный угар. Нас бросили здесь одних, отрезанных от всего мира. Мы больше не можем жить в тоске и одиночестве. Нам кажется, что мы разрываем железные прутья нашей клетки, когда, охмелев от вина, проклятого вина, весело поем все, что взбредет в голову.
Наконец наша компания перебралась в сад. Здесь нам сообщают новость: из Тепика приехали два пьяных бездельника — Селестино и Панчо Мескал, а с ними доктор Парче — Начальник Всех Пороков, как мы здесь называем представителей органов здравоохранения. Карлос что-то бормочет про себя, а затем поет на всю площадь.
Все присоединяются к новой компании не ради треньканья Карлоса, а из-за страха перед одиночеством и начинают болтать, как одержимые.
Панчо Мескал — смуглый, толстенький — занимается выращиванием табака, остальные двое вновь прибывшие тоже славные ребята: доктор Парче «учился в Париже», Селестино — еврей, владелец винного погребка. Начальник таможни подсаживается к ним и тоже начинает тянуть водку. Спустя некоторое время Мариано и Даниель, напившись, раздеваются и, кривляясь, собираются купаться. И вот все мы разделяемся на две армии, воюющие пригоршнями песка при свете взошедшей луны. Наконец один за другим падаем в морские волны. Хохоча во весь рот, я оглядываюсь, и широкая улыбка на моем лице превращается в гримасу: над городком огромные языки пламени четко выделяются на свинцово-черном небе. Это похоже на театральную декорацию. Кто-то подбегает к нам — это Кривой. Он, задыхаясь, кричит:
