На стрежень - [6]
— Дело вовсе не в своей шкуре, — досадливо отмахнулся Петр-Алексей. — Как вы не хотите понять…
— А в чем же? В чем? — негодующе перебила Черная Роза.
Вместо заглохшего самовара в комнате, ошпаривая собеседников горячими брызгами неосторожных слов, забурлил негодующий кипяток двупарного спора: Карлушка и Черная Роза с одной стороны, Петр-Алексей и Красная Роза — с другой.
— Что же вы молчите, Степан? — не выдержав, обратилась за поддержкой к Балмашеву Черная Роза.
— Мне спорить не о чем. Я сказал все, что нужно было, — тихо ответил Балмашев и, засунув тетрадку и карман повешенной тужурки, взял с кушетки гитару. — Давайте, Роза, лучше споем… мою любимую… про Валериана Осинского… [6]
высоко горлом взял ноющую ноту Балмашев, и Черная Роза подхватила грудным, металлическим меццо-сопрано:
Но почему он поет не то имя — Степан вместо Валериана? Верно, спутал…
— Валериа-ан!… Валериа-ан, — поет, не сбиваясь, Черная Роза, и оба голоса сливаются в один…
— Эх, Степа-ан! Эх, Степа-а-ан! — настойчиво повторяет Балмашев, и Черная Роза не вторит, и все молчат, и вышитый ворот его черной сатиновой рубахи широко расстегнут, точно ему душно, давит горло.
Оборвав тягучую заупокойную песню, Балмашев зазвенел всеми струнами сразу и перешел на застольную веселую.
Все дружно подхватили хором хорошо знакомую песню!
Карлушка выволок из-под кушетки плетушку с пивом и стал раскупоривать перочинным ножом зеленые бутылки.
— Сыграйте русскую, Степан! Карл, отодвиньте стол в угол! Бейте в ладоши! Ну, кто за мной? — задорно крикнула Черная Роза и, взмахнув платком, пустилась в пляс.
С гитарой, не переставая играть, Балмашев пошел, притопывая, в догонку за Розой. Шаткие облупленные половицы ходят под ним ходуном, и кажется, что вдруг, выпрямясь во весь рост из присядки, он прошибит головой и обвалит штукатурку низкого потолке, Карлушка, прислонясь к косяку, горящими глазами смотрит на Черную Розу. Она пляшет русскую хорошо, но чересчур порывисто, по-цыгански подергивая плечами.
— Стойте, Степан! Уймитесь! Вы совсем развалите нашу хибарку! — останавливает, смеясь, Красная Роза.
Балмашева сменяет Кулка Кулахметьев. Маленький, гибкий и ловкий, он волчком закружился в дробной присядке вокруг крылатого подола Черной Розы.
— Не могу больше! — запыхавшись, первой бросила она пляску и, подбежав к окну, распахнула настежь чуть не разбившуюся о ставню фортку.
— Смотри, Роза, простудишься! — остановила ее сестра. — У тебя была недавно инфлюэнца.
Карлушка встал рядом вплотную и что-то тихо говорит (за гитарой его слов не разобрать) и, до крови прикусив нижнюю губу, смотрит горящими глазами на ее высоко вздымающуюся грудь. Над морозным облаком, бьющим из сада в фортку, на черных ресницах ветвей, порывисто вздрагивающих от бурного дыхания мартовского ветра, повисла лучистой слезой огромная звезда: Венера.
IV
На последнем уроке в класс неожиданно заявился Телятина и торжественно провозгласил:
— Михаил Никандрович, директор вызывает к себе Альтовского.
Весь класс, даже невозмутимый Никандрыч, начавший лениво считывать следующий урок по учебнику Иловайского, уставился с любопытством на Колю: должно быть, что-нибудь очень серьезное, раз сам директор вызывает к себе с урока. Бравируя и стараясь показать, что он ничуть этим не обеспокоен, Коля направился сквозь строй упорных взглядов к выходу. Телятина важно и молча, без объяснений причин вызова, проконвоировал его через учительскую и канцелярию в тот самый зал, куда они недавне входили с венком к покойному директору.
— Пройдите в кабинет к Александру Корниловичу.
По желтому зеркалу паркета Коля решительно (Телятина, наблюдает сзади) прошел в директорский кабинет, более запретный и таинственный, чем учительская, к большому, более страшному, чем экзаменационный, зеленому столу, за которым сидит директор, как будто намеренно для большей важности не замечающий вошедшего.
— Александр Корнилович, вы меня вызывали… Придавив бумаги мраморным пресс-папье, Кахиперда (эта кличка нового директора стала каким-то образом известна всей гимназии еще до его появления) откинулся на кожаную спинку кресла, точно гипнотизируя очковым холодным взглядом.
— П-подойдите ближе.
Нафикстуаренная эспаньолка взвилась из крахмального стоячего воротничка ядовитым жалом, а сизый гуттаперчевый рот открылся свистящим змеиным глотком — Кахиперда слегка заикается, особенно при раздражении, и не сразу овладевает своим выработанным долголетней практикой красноречием.
— Я п-получил… сведения… чт-то… вы занимаетесь распространением… н-нелегальной зап-прещенной литературы среди учеников в-веренной мне гимназии…
«Письмо отца Николенки, жандармского ротмистра!» — вспомнил мгновенно Коля, молча, не запираясь и не признавая, выдерживая очковый гипноз двух синевато-дымчатых стекол.
— Вы п-понимаете, чем это грозит и вам и всей гимназии?
Кахиперда даже встал от волнения с кресла и прошелся мелкими не по росту шажками вдоль зеленого барьера стола.
Биография знаменитых американских авиаторов, совершивших в самом начале XX века первый полностью управляемый полёт на самолёте собственной конструкции, за ними был признан приоритет в изобретении самолёта.Доп. информация: Книга написана поэтом и переводчиком М. А. Зенкевичем, своеобразный эксперимент в биографическом жанре.Это один из первых выпусков серии (не считая дореволюционных павленковских), самый первый дизайн обложки (серия начала выходить в мягкой обложке). Порядковый номер в серии — № 7–8. тираж 40 000 экземпляров.
1886, Николаевский городок Саратовской губ. — 1973, МоскваПервый сборник Зенкевича, «Дикая порфира», вышел в начале весны 1912 года и содержал по одному переводу из Леконта де Лиля и Бодлера — и в них виден совершенно зрелый мастер. В следующее десятилетие переводил от случая к случаю, настоящее «включение» Зенкевича в поэтический перевод как в профессию произошло в 1922 году, когда он перевел часть «Ямбов» Андре Шенье — перевод посвящен памяти Гумилёва, опубликованы они частично были в 1934 году в книге «Песни Первой французской революции» в виде образца «контрреволюционной» поэзии «того» времени, — как заметили уже в наше время, вся книга, собственно говоря, в художественном отношении представляла собой приложение к Шенье — давала повод для его публикации.
При жизни автора я была связана словом: «Рукопись не читать!» Тем сильнее книга произвела на меня впечатление теперь. Ведь «босоногая девка из вишневого сада» (Наташа) с родимым пятнышком на глазу — это я. Только жизнь оказалась добрей авторской фантазии — цыганский табор нас не разлучал. Мы прожили друг возле друга около полувека (точнее — 47 лет) — счастливых и трудных.Кто Эльга? Конечно, Ахматова; точнее, она стала прообразом этой демонической героини. С ней у Михаила Александровича связана, по-видимому, лирическая история предреволюционных лет, едва не закончившаяся трагедией.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга является переводом воспоминаний знаменитой женщины-воительницы наполеоновской армии Терезы Фигёр, известной также как драгун Сан-Жен, в которых показана драматическая история Франции времен Великой французской революции, Консульства, Империи и Реставрации. Тереза Фигёр участвовала во многих походах, была ранена, не раз попадала в плен. Она была лично знакома с Наполеоном и со многими его соратниками.Воспоминания Терезы Фигёр были опубликованы во Франции в 1842 году. На русском языке они до этого не издавались.
В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.
Новый остросюжетный исторический роман Владимира Коломийца посвящен ранней истории терцев – славянского населения Северного Кавказа. Через увлекательный сюжет автор рисует подлинную историю терского казачества, о которой немного известно широкой аудитории. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
В романе выдающегося польского писателя Ярослава Ивашкевича «Красные щиты» дана широкая панорама средневековой Европы и Востока эпохи крестовых походов XII века. В повести «Мать Иоанна от Ангелов» писатель обращается к XVII веку, сюжет повести почерпнут из исторических хроник.
Олег Николаевич Михайлов – русский писатель, литературовед. Родился в 1932 г. в Москве, окончил филологический факультет МГУ. Мастер художественно-документального жанра; автор книг «Суворов» (1973), «Державин» (1976), «Генерал Ермолов» (1983), «Забытый император» (1996) и др. В центре его внимания – русская литература первой трети XX в., современная проза. Книги: «Иван Алексеевич Бунин» (1967), «Герой жизни – герой литературы» (1969), «Юрий Бондарев» (1976), «Литература русского зарубежья» (1995) и др. Доктор филологических наук.В данном томе представлен исторический роман «Кутузов», в котором повествуется о жизни и деятельности одного из величайших русских полководцев, светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, фельдмаршала, героя Отечественной войны 1812 г., чья жизнь стала образцом служения Отечеству.В первый том вошли книга первая, а также первая и вторая (гл.
Книга Елены Семёновой «Честь – никому» – художественно-документальный роман-эпопея в трёх томах, повествование о Белом движении, о судьбах русских людей в страшные годы гражданской войны. Автор вводит читателя во все узловые события гражданской войны: Кубанский Ледяной поход, бои Каппеля за Поволжье, взятие и оставление генералом Врангелем Царицына, деятельность адмирала Колчака в Сибири, поход на Москву, Великий Сибирский Ледяной поход, эвакуация Новороссийска, бои Русской армии в Крыму и её Исход… Роман раскрывает противоречия, препятствовавшие успеху Белой борьбы, показывает внутренние причины поражения антибольшевистских сил.