На стрежень - [7]

— Исключением из гимназии и тюрьмой!

«Ой» проносится шипящим эхом по пустому залу. Кахиперда молча с минуту наблюдает за устрашающим эффектом своей угрозы, но Коля стоит безответно в столбняке, тупо уставившись (при объяснениях с начальством лучше всегда избирать какую-нибудь нейтральную точку для взгляда) на светящееся зеркальным паркетом пустое место, где недавно лежал в таком же синем вицмундире, такой же длинный, как Кахиперда, покойный директор. Коле даже кажется, что в грозную клекчущую речь нового директора примешиваются глуховатые устало-равнодушные нотки покойного.

— Но я не хочу губить вас… Вы еще совсем мальчик и не понимаете, что делаете… Я вызвал вашего отца… он должен будет взять вас в деревню до экзаменов… С завтрашнего дня вы свободны от посещения гимназии… С-ступайте!

И Кахиперда сделал рукой театральный отстраняющий жест.

Стоит ли возвращаться в класс? Сейчас будет звонок… Э, все равно.

— Альтовский! Колька! Зачем тебя вызывал Кахиперда? — набросились на него с расспросами товарищи.

— Ерунда! Насчет частной квартиры, — отрезывает любопытных Коля, хотя и видит, что ему не верят.

В тот же день вечером он отправился к Карлушке, чтобы сообщить о своем провале, и, не застав его, решил зайти к Балмашеву.

Деревянные домики так похожи, что не вспомнишь какой: угловой или следующий за ним? Спросить разве вон ту бабу с ведрами на коромысле.

— У вас тут живет студент Балмашев?

— Живет один. Долговязый такой, в патлах… Как войдешь в сенцы, вторая дверь, за кадкой в углу.

В сенях темно и приходится двигаться ощупью. Вот она, кадка с водой, и за ней обитая войлоком дверь. Он только дернул и не успел постучать, как изнутри раздался придавленный знакомый голос: «Кто там?»

— Это я… Альтовский…

— А, это вы, — удивился Балмашев, открывая дверь. — Входите… Входите… Как это вы меня разыскали?

— Я ведь заезжал тогда за вами с Карлом Думлером, когда мы ездили в Покровск. Помните?

— Как же, помню, помню.

— Я вам не помешал? Я на минутку, по делу.

— Ничего… Видите, какой я ерундой занят. -И Балмашев показал на разостланную на столе газету с кучками табака и пачками гильз. — Какое же такое у вас дело ко мне?

Коля, немного бравируя, рассказал о своем разговоре с директором:

— Что ж, пусть исключат хоть совсем… Велика важность… Буду готовиться экстерном.

— Так… Так, — одобрил Балмашев, но по его упорному взгляду, устремленному куда-то поверх керосиновой лампы в черное окно, закрытое вместо занавески газетой, Коля замечает, что он плохо слушает и думает о чем-то своем.

Худые длинные пальцы его машинально втирают табак в белую пачку гильз.

— Кажется, кто-то постучался? — встрепенулся Балмашев.

— Нет, это ставня снаружи хлопнула…

— Сорвалась с петли. Все забываю прибить. А впрочем, теперь уже черт с ней.

Какая у него каморка, совсем как одиночка, решил почему-то Коля, хотя ему никогда еще не приходилось видеть одиночек. Не больше трех хороших шагов, стены голые, только одна черная шинель на гвозде торчит часовым у двери, и меблировка — стул, две табуретки да железная низкая койка.

— Итак, вы, значит, уезжаете в деревню? Что ж, это неплохо. Захватите литературу для крестьян…

Балмашев встал и свободно (он, видимо, привык к такой тесноте) прошелся по косым половицам. Длинная тень его явно не укладывалась в тесный деревянный ящик и рвалась наружу.

В эту минуту в дверь действительно постучали, и Балмашев впустил какого-то бородатого в ушастом малахае. Сняв запотевшие с мороза очки, пришедший беспомощно щурился близорукими глазками на красноватый керосиновый свет.

— Куда же вы? — остановил Балмашев собравшегося уходить Колю. — Оставайтесь. Чай будем пить.

— Нет, я пойду. Мне нужно. Я к вам зайду по приезде, если разрешите.

— Прощайте! — ласково вместо приглашения улыбнулся Балмашев и крепко пожал Колину руку.

— Прощайте! — повторил он еще раз, приоткрыв дверь, чтобы осветить темные сени, — Не упадите — там творило открыто…

— Ничего… Ничего… Я вижу…

«Почему я не остался? Сорвался как с цепи, — с досадой подумал Коля уже на улице. — Ведь он сам оставлял меня. Значит, не помешал бы им…»

Жутко пересекать безлюдную белую от снега площадь. Посредине ее высятся помостом, двумя столбами с перекладиной, городские весы: к ним за железные крюки подвешивают в базарные дни бычьи и свиные туши.

«Совсем как виселица… Ах, почему я не остался!»

V

— Что угодно?

— Вы хозяин? Видите, в чем дело… Я хочу сделать подарок брату-офицеру. Можете вы сшить для него за глаза полную адъютантскую форму? Мерку вы можете снять с меня. Рост и фигура у нас совершенно одинаковые.

— Сошьем. У нас заказчиками господа офицеры всех гвардейских полков.

— Только это нужно сделать в самый короткий срок. Я доплачу за срочность, если потребуется. Во сколько дней вы можете сшить?

— По-военному, в трое суток. Сегодня у нас 27 марта. В субботу 30-го утром будет готово. Разрешите снять мерку.

Заказчик, молодой высокий блондин в фуражке министерства юстиции, вытянулся и выпятил грудь, стараясь принять военную выправку. Закройщик (он хотя и шибзик, и в штатском, но усы у него так нафабрены и закручены, что сразу видно — это военный закройщик) привычными движениями неслышно и быстро прикидывает сантиметр — к груди, по сгибу руки, в талии; потом присел, скрипнув штиблетами, и осторожно смерил в шагу.