На Старой площади - [23]

Предложили мы также восстановить издание газеты на идише, а также переиздать русских еврейских классиков Шолома Алейхема и других. Наибольшие трудности возникли с языковой проблемой. Наши евреи говорили, писали и читали на идише, а в мировом еврейском сообществе и, конечно, в Израиле доминировал иврит. Встал вопрос о введении в отдельных наших вузах обучения ивриту, хотя бы на факультативной основе. Замминистра высшего образования, с которым я по телефону согласовывал этот вопрос, сказал, что у его ведомства возражений нет, но посоветовал узнать мнение КГБ. Оказалось, что именно чекисты были формальным камнем преткновения: у них не было своих кадров, владеющих ивритом, и желания создавать сеть агентов с такими познаниями.

В конечном счете решение Политбюро было принято в сильно урезанном виде по сравнению с запиской Добрынина и нашими первоначальными предложениями. Тем не менее и в таком виде это постановление было некоторым, хотя и мизерным шагом вперед в этой весьма противоречивой и чувствительной сфере. Вопросов эмиграции евреев мы тогда не касались, т.к. они были частично решены предыдущими постановлениями и не входили в круг наших задач. Но именно с проблемой эмиграции мне пришлось столкнуться непосредственно осенью 1985 года во время очередной поездки в Америку.

Против апартеида

На этот раз я ехал в США по приглашению ООН как член международной комиссии экспертов для обсуждения вопроса о деятельности транснациональных корпораций в Южной Африке и Намибии. Члены комиссии не считались официальными представителями своих стран, а выступали в своем личном качестве и именовались «высокопоставленными персонами». Я попал в их число по предложению Питера Хансена, исполнительного директора Центра по транснациональным корпорациям при Секретариате ООН в Нью-Йорке, с которым в 1970-х годах был связан по работе. Возглавлял комиссию Малкольм Фрэзер, бывший премьер-министр Австралии. В нашу задачу входило выслушать на открытом публичном заседании свидетельства представителей всевозможных организаций из разных стран, а затем утвердить свой доклад с выводами и рекомендациями на имя Генерального секретаря ООН. Замысел был такой: осудить деятельность ТНК, которые тогда поддерживали расистский режим в Южной Африке, и подготовить почву для новых коллективных санкций против этого режима.

Слушания продолжались почти целую неделю с 16 по 19 сентября 1985 года. Сначала выступали «свидетели», а потом мы задавали вопросы. Вся эта процедура напоминала слушания в американском конгрессе. «Высокопоставленные персоны» наподобие судей сидели на возвышении, а свидетели вызывались один за другим к особому столику, стоявшему перед нами. В зале постоянно было много публики, в том числе представителей прессы. Среди прочих членов комиссии упомяну бывшего генерального секретаря ЮНКТАД Гамани Кореа, бывшего британского министра Юдит Харт, судью из Ганы Энни Джагге, члена конгресса США Барбару Джордан, лауреата Нобелевской премии мира из Аргентины Адольфо Переса Эскивеля, бывшего министра промышленности Эквадора Германико Сальгадо, члена президентского совета Словении Яна Становника, бывшего министра иностранных дел Алжира Лаячи Якера. Одним словом, я действительно оказался в высокопоставленной компании. Как часто бывало, никаких инструкций лично у меня не было, и в нашей миссии при ООН моей деятельностью в комиссии никто не интересовался.

Только один раз меня при встрече похвалил наш главный представитель — посол Олег Александрович Трояновский, которому на глаза попалась заметка в «Нью-Йорк таймс» о моей перепалке с Фрэзером. Тот решил меня подъесть и, предоставляя мне слово на одном из заседаний, сказал:

— Слово имеет мистер Меньшевик.

На что я тут же под смех зала отреагировал:

— Спасибо, мистер председатель. Однако должен сказать, что я не меньшевик, мистер председатель, а большевик.

После чего перешёл к своим замечаниям по поводу очередного свидетеля.

— Это у вас удачно получилось, — заметил Олег Александрович.

Вспоминаю также свою полемику с мэром Нью-Йорка Эдвардом Кочем, выступавшим на слушаниях как свидетель. Коч, в частности, рассказал, что нью-йоркский муниципалитет принял постановление, запрещавшее городским учреждениям заключать торговые сделки с фирмами из Южной Африки в знак протеста против тамошнего режима сегрегации. Я отметил этот факт как достоинство в деятельности городских властей. Но спросил мэра, не хотел бы он распространить свой запрет на нью-йоркские фирмы и банки, имеющие в Южной Африке отделения или филиалы. Торговля торговлей, но комиссия наша обсуждала деятельность транснациональных корпораций, а она в Южной Африке вовсе не ограничивалась торговлей.

Коч долго делал вид, что не понимает, к чему я клоню. Но потом ответил, что им в городе контролировать, что делают филиалы корпораций и банков в других странах, трудно. Мэр заметно обозлился и стал ни к селу, ни к городу делать намеки на закрытость советского общества, сравнимую якобы с ситуацией в Южной Африке. На это я возразил, что предметом слушаний является именно данная африканская страна, так что мы вправе ставить любые вопросы, касающиеся именно неё, и не должны переводить разговор на другие страны.