На советской службе - [14]

После окончания моего доклада Красин сказал мне:

— Хорошо, я вижу, что при данных обстоятельствах вы иначе поступить не могли.

Я просил его тогда, чтобы он мне письменно подтвердил, что он согласен с окончательным подписанием договоров. Красин медлил. Он хотел предварительно запросить по телеграфу мнение своего личного друга, торгового представителя в Ревеле, Г. А. Соломона. 16 декабря я опять явился к Красину и спросил его, прибыл ли уже из Ревеля ответ от Соломона.

— Нет, ответь пока еще не прибыл. Но вы можете спокойно сегодня-же вернуться в Берлин, я дам мое согласие Ломоносову еще сегодня по телеграфу.

Я заявил Красину на это, что я не уеду из Лондона, пока он не подпишет свое согласие в моем присутствии и, что это согласие, если он вообще его хочет дать, должно последовать обязательно сегодня, так как наше окончательное подтверждение должно быть в руках банка в Стокгольме, никоим образом не позднее 18 декабря.

Красин, который несмотря на чрезвычайно веские аргументы, давал свое согласие на эти договоры лишь весьма неохотно, просил меня заехать к нему еще раз после обеда. Я явился к нему, ответная телеграмма из Ревеля все еще не прибыла, но Красин решился дать мне свое согласие. Когда я это согласие имел в руках, я сказал ему:

— А как же теперь с расстрелом, Леонид Борисович?

Красит, грубо ответил:

— Оставьте этот вздорь.

Я: — К несчастью, это не вздорь. Если бы наш разговор имел место в Москве, то дело могло бы окончиться для меня совсем иным образом.

Красин: — Зачем вы копья ломаете для Ломоносова? В действительности ведь вы же составили все договоры. Ведь вы же духовный отец этих договоров, а не Ломоносов. Ведь он же без вас никогда-бы их не создал.

Я: — Я работаю не для Ломоносова. Я работаю в интересах дела. Я не могу судить, отвечают ли заказанные паровозы технически русским потребностям, но на Ломоносова везде смотрят, как на авторитет в области паровозного дела. Я в этом мог убедиться и в Германии, и поэтому я думаю, что техническая часть безупречна. То, что депонированное в Швеции золото и паровозы, изготовленные в Германии, обеспечены от всякого захвата, я вам доказал. То, что договоры обеспечивают интересы советского правительства во всех отношениях, вы тоже видели. То, что паровозы представляют собой экономическую потребность для России, в этом очевидно вы сами убеждены, иначе вы бы мне сегодня не дали согласия на заказ паровозов. Поэтому, я теперь могу спокойно уехать и взять в руки проведение договора.

Мы дружески простились и Красин сказал мне в конце концов улыбаясь:

— Ну так как дело решено, то возьмитесь за него со всей энергией. Желаю вам наилучшего успеха.

Я немедленно вернулся в Берлин, к Ломоносову, который телеграфно уведомил банк в Стокгольме о последовавшем согласии Красина. Паровозный договор таким образом окончательно состоялся.

Шведский Банк, в сейфах коего было депонировано русское золото, оказался теперь перед чрезвычайно трудной в то время задачей постепенной реализации золота. Как уже упомянуто мной, ввоз русского золота в Англию, Францию и Соединенные Штаты был в то время строжайше запрещен. Но к Красину поступал в Лондоне целый ряд запросов относительно покупки русского золота из Испании и Италии. Нужно было установить, откуда идут эти запросы, потому что не подлежало сомнению, что сама Испания не нуждалась в золоте, во всяком случае не в запрашиваемом количестве.

По поручению Красина и Ломоносова, я отправился в начале января 1921 года в Испанию и Италию, вел в этих странах переговоры с разными банками и фирмами, торгующими драгоценными металлами, и установил в конце концов, что все запросы, поступившие от испанских и итальянских фирм, в действительности исходят от одной крупной парижской фирмы, которая этим обходным путем хотела обеспечить себе покупку русского золота.

В середине, февраля 1921 года я вернулся в Стокгольм, доложил о результатах моей поездки, но нашел в Стокгольме совершенно изменившееся положение вещей. Против меня были в полном ходу интриги, возникшие во время моего отсутствия, которые делали невозможным всякую дальнейшую плодотворную работу.

Ломоносов окружил себя за это время рядом бывших и новых сотрудников, которых он пригласил для службы в Железнодорожной Миссии. Свою жену он официально назначил секретарем Железнодорожной Миссии в Стокгольме. После этого те хорошие отношения, которые существовали между мной и Ломоносовым, были испорчены и атмосфера взаимного доверия и дружеской совместной работы исчезла.

Будучи официально его первым заместителем, я казался теперь для него слишком самостоятельным и слишком деятельным. Будучи прежде Его Превосходительством на царской железнодорожной службе, он привык быть окруженным угодливыми чиновниками. Я же в моей деятельности быль часто вынужден выступать против мнения Ломоносова в деловых вопросах и доказывать ему правильность моей точки зрения. Хотя Ломоносов, к счастью, принадлежал к людям, которых можно убеждать фактами, но все же ему было тягостно, что в важных юридических, финансовых и коммерческих вопросах он должен был полагаться на меня.