На солнечной стороне - [29]

— Анна Сергеевна, — тихо сказал Улесов. — Анна Сергеевна, вам не надо уезжать, нельзя уезжать… Анна Сергеевна, давайте будем мужем и женой. — Он мучительно покраснел от бедности и неуклюжести этих слов.

— Ну, как же так — без любви? — Она пристально заглянула ему в глаза.

— Вы ж сами сказали, что любите… — пробормотал Улесов.

— Этого мало, Сережа.

Улесов смешался. Сказать, что он тоже любит ее? Так ведь неправда, нешто такая она, любовь?

«Милый, — думала Анна Сергеевна, осторожно гладя плечо Улесова, — ну, узнай, угадай меня, как твое единственное, ведь я нужна тебе, быть может, больше даже, чем ты мне. Ну, загляни в себя поглубже, ты много сегодня понял, сделай еще одно усилие…»

— Разве нам плохо было вместе? — уклончиво проговорил Улесов.

Анна Сергеевна тихо улыбнулась и отошла.

— Не надо больше об этом, Сережа, — сказала она. — В жизни всякое бывает: и хорошее, и плохое, и не знаешь, что человеку труднее — плохое или хорошее. Пожалуй, плохое легче — силы прибавляются, в хорошем и потеряться можно. А за меня не бойтесь, я, как писал Лесков, «на коротких ножках», а такие устойчивы. — Она засмеялась и протянула Улесову руку.

Улесов вышел на улицу. Он был немного смущен, растроган, немного сбит с толку и будто раздосадован, что его порыв пропал впустую, но над всеми этими смутными ощущениями вначале подспудно, а затем открыто и ликующе подымалось радостное чувство освобождения. Он от души был благодарен Анне Сергеевне, что она не приняла его жертвы, не связала по рукам и ногам тяготой чужой судьбы.

Ночная улица лежала перед ним, как дорога в новую жизнь, и Улесов радостно и легко зашагал вперед…

Прошло несколько лет. Маленькая учительница из Мышкина, мелькнувшая как дорожный огонек в юные годы жизни Улесова, вернулась острой, незатихающей болью. Улесов и сам не знал, почему это давнее переживание всплыло в его душе в ином, странном, тоскующем образе. Не то чтобы он испытывал запоздалые угрызения совести или раскаяние, нет, сейчас, через годы, Анна Сергеевна не казалась ему ни обиженной, ни оскорбленной, ничего ущербного не было в этой новой памяти о ней. Все мелкое, жалкое, дурное отшелушилось от воспоминания, осталось что-то горячее, трепетное, летящее, необыкновенное, перед чем меркли другие воспоминания, другие радости, другие переживания его жизни.

Неужто и впрямь все это было? Да, было, было такое, чего уж никогда потом не было: маленькая комната, тихий свет лампы, остывший чай на столе, белые корешки обернутых в бумагу книг, теснота узкой кровати, ночное тепло нежного и сильного тела, дневное тепло руки, самое надежное тепло в мире…

Ивайло Петров Любовь в полдень

Речь пойдет, естественно, о любви вне брака. О любви супружеской не стоит и говорить в этот июльский полдень, вряд ли кто-нибудь возьмет на себя этот неблагодарный труд. И все же, если кто-нибудь поднимет знамя законной любви, когда дерево и камень трескаются от жары, то это значит только одно — в его жилах течет жаркая кровь. Иван Мавров, наш злосчастный директор, не только не обладает бешеным темпераментом, но скорее ленив, что не мешает нашему предприятию выполнять годовой план и даже перевыполнять его, и это принесло нашему руководителю известную популярность. Но я не намерен говорить о его деловых качествах. Как вы, верно, уже поняли по моему краткому предисловию, я хочу рассказать о его любви.

Любезные, или, как выражались в прошлом веке французы, галантные истории директоров, министров, полководцев, епископов, пап и прочих высокопоставленных духовных и светских лиц претерпели тысячи литературных инфляций от Илиады до наших дней. И если я осмеливаюсь рассказать такую «галантную» историю, то смелость мне придает бесспорная истина, что хоть мир уже и постиг природу человеческих страстей, все же любовь в различные эпохи, говоря языком критиков, имела свою «специфику». Воспевая это самое сладостное и высшее благо, данное человеку в вечное и безвозмездное пользование природой, авторы, жившие несколько веков назад, впадают обычно в многословие, похожее на сплетни, но никто не сообщает нам, например, что высшее начальство имело интимные связи со служительницами вверенных им предприятий. Это обстоятельство, в сущности, не должно нас смущать, потому что в те времена женщины не несли никакой иной службы, кроме как при папских или императорских тронах. В описаниях этих авторов нигде не говорится и о том, что древние греки, римляне, средневековые рыцари и даже граждане девятнадцатого века покупали колесницы, кареты, брички, фаэтоны и другие транспортные средства для осуществления своих галантных связей с нежным полом. А наш Иван Мавров страдал как раз из-за отсутствия транспортного средства, притом служебного. Собственный автомобиль он все еще не собирался покупать, а его служебная «Волга» месяц назад попала в катастрофу, это случилось в начале июля, и вот уже месяц, как он испытывал истинную ностальгию по тихим, теплым и полным любви вечерам, когда они с Дафи уезжали за город и сворачивали с шумной магистрали на какую-нибудь глухую сельскую дорогу. Если в мае природа все еще лихорадочно листает журналы мод, чтобы выбрать подходящие для сезона наряды, и примеривает новые туалеты, то в июне она уже облачилась в них, и над лесами, горами, полями носятся ароматы самых дорогих духов — не парижских, а собственного производства. Итак, молодая, ослепительная в своем великолепии, она с безумной щедростью дарила свою красоту Ивану Маврову, а Иван Мавров впадал в трогательное опьянение, потому что — и об этом давно следовало сказать — весну он отождествлял с Дафи, а Дафи — с весной.