На солнце и в тени - [8]
– Ты и правда немного похож на Кларка Гейбла, когда тот был помоложе, – сказала она.
– Не похож. Ради всего святого, Элейн, когда Кларк Гейбл был молодым, без усов, он был похож на мышь. Он и сейчас похож на мышь.
– Ну да, на мышь.
– Элейн, ничего из того, что я делаю или думаю, не имеет ничего общего с тем, как я выгляжу.
– Знаю. Миловидности в тебе нет. Я и не спорю.
– Как бы то ни было, – продолжал он, – я не знаю, что делать. Но это так или иначе выяснится. Так всегда бывает.
– А женитьба?
– При чем тут женитьба?
– Когда ты женишься? Тебе уже тридцать один год.
– Тридцать два.
– Тем более.
– Я женюсь на красивой девушке, которую видел на пароме.
– Вот как?
– Она исчезла. – С этими словами Гарри встал и предложил тетушке руку. – Давайте пройдемся, – сказал он, помогая ей подняться.
– Пройдемся?
– Просто походим по дорожкам. Вам надо оставить розы. Эти ракушки такие белые. Как вам это удается?
– Мы не используем устричные раковины, – сказала она. – В них много черного и серого. Те, что мы используем, дороже, но они того стоят. И каждый год насыпаем процентов двадцать новых. То есть я насыпаю.
– Понятно.
– Гарри, – сказала она, когда, поднявшись по короткому пролету гранитной лестницы, они отдыхали на площадке, глядя на волны, разбивавшиеся белыми брызгами на взморье далеко внизу, – никогда не забывай, что времени всегда не хватает.
Он решил спуститься к океану и подошел к нему примерно в половине второго, перекинув пиджак через плечо и держа его на одном пальце. Рукава он засучил, а галстук ослабил настолько, что обычно длинные концы стали походить на короткие завитушки ниже узла. Если бы не ветер, у него бы промокла рубашка, хотя он шел главным образом вниз. Навязывая свой собственный протокол, пляж замедлил его шаги, прежде чем он добрался до воды. Быстрая ходьба, принятая у всех на Манхэттене, стала неуместной, когда он сошел с выложенной плитами дорожки, пересек выветренный и неухоженный деревянный настил и ступил на стеклянистый песок, заставивший его сбавить скорость в два раза. Продвигаясь к океану, он чувствовал свою тяжесть, но по мере того, как море заполняло его взгляд, становился все легче, словно заряжаясь силой от рева волн. Он оставался на суше, но видел только океан. Сильный ветер не прекращался и не менял направление, никакой парусник не смог бы сейчас идти в бейдевинд. Устойчивый и неизменный, как поток воздуха от электрического вентилятора, он, казалось, равномерно охватывал весь мир.
Гарри намеревался только подойти к морю, а затем отправиться на север, в Сент-Джордж, и сесть на паром, хотя в тот день никто не ждал его возвращения в мастерскую. Но так же, как движения мира, который, когда он вернулся с войны, представлялся ему неподвижным и успокоенным, прежде чем столетие (и, возможно, его жизнь вместе с ним) начнет ускоряться, устремляясь к отблеску огня в своем конце, действия Гарри направлялись чем-то таким, что совершенно не зависело от его намерений.
Когда он возвращался домой и их паром двигался через пролив Нэрроуз, держа Бруклин по правому борту, а Статен-Айленд по левому, все высыпали на палубу, и окружающее казалось предельно невероятным и странным. У него не было ни малейшего представления, что именно он обнаружит, но все происходящее ощущалось скорее началом, чем концом. Возможно, после испытаний и лишений, сражений на суше, на море и в воздухе придет успокоение, создание новой семьи, любовь. Но, казалось, ничего не меняется и все остается обычным: метро, рестораны, телефонные звонки, бизнес, оплата счетов. Однако теперь, на взморье, где он не собирался оставаться надолго, его удерживал некий меркуриев дух, словно свинцовый якорь одного из кораблей, проходящих между пиллерсами Форт-Гамильтона и Сент-Джорджа.
Он никогда не любил читать сложенную газету, как это делают в метро, но здесь, на пляже, где в поле зрения не было ни души, даже призрака берегового охранника на какой-нибудь из заброшенных сторожевых вышек или в бетонном укреплении, и уж тем более напирающих со всех сторон пассажиров, сложить из газеты оригами его заставил ветер. И вплоть до трех часов или чуть дольше он читал новости в своей обычной дисциплинированной манере, делая паузы, чтобы зафиксировать в памяти важные факты и цифры. Когда читать стало нечего, Гарри смял газету, обратив ее в подобие подушки, а когда он вытянулся на песке, все вокруг стало спокойнее – как видно, неизменный ветер лишился своей прыти из-за неровностей земли. Слушая биение собственного сердца, он заснул на солнце. А в просторные, ничем не отягощенные мгновения перед сном увидел ее – всю, полностью.
Чувствуя прилив сил после нескольких часов, проведенных под открытым небом, он сидел в темном зале паромной переправы и с нетерпением ждал, когда можно будет пройти через ворота к сверкающей воде. В гавани под покровом изменчивого дыма сновали туда-сюда корабли, каждый стремился к месту своего назначения, пересекая водную гладь, которую солнце украсило парчовым узором вспышек, похожим на листву, поворачивающуюся при внезапных порывах ветра. Большее число кораблей он видел только во время вторжений на Сицилию и в Нормандию, и над теми кораблями он быстро пролетал. В отличие от флотов вторжения, бесшумно и неподвижно покоившихся на не ждавших их морях, корабли и катера в нью-йоркской гавани вели себя несдержанно, гудели и свистели, словно отчаянно пытались заговорить.
