На солнце и в тени - [10]

– Нет, мы сталкивались.

Забывшись в слепом увлечении, он неосторожно приблизился к точке невозврата и оказался влюблен в нее вплоть до мельчайших деталей. Если бы она знала каждую или хотя бы одну из этих особенных деталей, это явилось бы доказательством того, что она обладает даром ясновидения, и ее саму захлестнуло бы редкостное чувство испытываемого к ней обожания. Хотя она не кроила и не шила свою блузку, не украшала ее сдержанной волнистой вышивкой и не придавала этой вышивке серых и розовых оттенков перламутра, она надела ее, и та облегала ее час за часом, впитывая тепло ее тела и запах ее духов. Воротник, петелька, пуговица слоновой кости, нитки, образующие корзиночный узел в углублении пуговицы, – все это стало для него не просто символом, потому что он никогда не любил просто символов, но частью ее: она это трогала, рассматривала, одобрила и выбрала.

И у нее было еще много всего, что переполняло его обожанием. Ее руки и то, как она их держала, бессознательно. И все же ее пальцы никогда не располагались относительно друг друга иначе, чем гармонично, как бы они ни двигались и на чем бы ни покоились. Боже мой, подумал он, ее руки прекрасны. Каждый слог, что слетал с ее уст, то, как она произносила каждое слово, тембр ее голоса. Ее изящество, когда она двигалась или когда была неподвижна. Даже несколько морщинок на ее юбке. Линии ее шеи, то, как она поднималась из плеч. Ее грудь, на которую он едва осмеливался взглянуть, но все же взглянул. А за всем этим, далеко за пределами этого, наивысшее удовольствие ему доставляло предвидение того удивления, восторга, зачарованности, гнева и любви, которыми она будет встречать все, с чем ей предстояло сталкиваться всю оставшуюся жизнь. Он хотел выслушать ее историю, узнать эту женщину до мельчайших подробностей и увидеть ее всю целиком издалека, а также посмотреть на мир глазами, которые теперь держали его в плену.

Этот беспричинный жар охлаждался только случайными всплесками его страхов, что он предполагает слишком многое и двигается слишком быстро, или что она обручена и будет хранить верность, или что если она откажется от кого-то другого, то когда-нибудь оставит и его. Но каждая тревожная мысль перевешивалась самим мгновением, порождавшим нечаянную благодать, в которой даже их молчание было совершенным и не нуждалось в словах.

– Я понятия не имею, – сказал он, – сколько вам лет, чем вы занимаетесь и где вы живете. У меня такое впечатление, что вы каким-то образом занимаетесь всем на свете и живете на пароме, который ходит на Статен-Айленд и обратно. Так что не знаю, с чего начать.

– Начать что? – спросила она, сдерживая свою суровость, но давая ее почувствовать в ответ на то, что он переступил черту.

– Разговор, – ответил он, с трудом выкручиваясь.

Они продолжали мчаться над водой к Манхэттену, и она сказала:

– Могу сообщить, что не предполагала ни вернуться сегодня в город, ни опять вас увидеть.

Он был поражен.

– Вы видели меня раньше?

– Видела. Вы быстро обходили палубы. Я подумала, что вы кого-то преследуете. Вы полицейский? За кем вы гнались?

Он ничего не сказал и лишь слегка улыбнулся, изобличая собственную вину.

– О, – сказала она. – Так-так. В этом случае могу признаться, что я бросила газету в урну рядом с вами, чтобы вас разбудить. Я ее не дочитала.

– Если хотите исповедоваться, я могу сделать признание получше вашего, – сказал он. – Я подумывал плавать на этом пароме каждый день, с утра до вечера, хотя это было бы крайне неудобно.

– Вы живете на Статен-Айленде?

– Нет. А вы?

– Ни в коей мере.

– Собирались остаться там на какое-то время?

– Нет.

– Хотели остаться там навсегда, поселиться? – спросил он.

– Есть и другой вариант, – сказала она. Эта игра ничего не значила для них обоих, кроме того, что давала возможность оставаться в обществе друг друга и позволяла ему не лезть не в свое дело, спрашивая, что она делала на Статен-Айленде, не задавать вопроса, который, возможно, не дал распуститься цветкам многих зарождающихся романов.

– Вы собирались отправиться куда-то еще. Элизабет?

– Кэтрин, – сказала она, дразня его, словно дурачка.

– Элизабет, Нью-Джерси?

– Кэтрин Седли.

– Кэтрин Седли. – Просто произнести то, что он счел ее именем (это было не так), доставило ему удовольствие. – Куда вы собирались, когда высадились на остров? – Он слегка отодвинулся и оглядел ее – прекрасная задача, – словно стараясь разгадать загадку. – Вы загорели на солнце. Вы были на пляже. – Она казалась довольной его желанием разобраться в этом. – Ждали корабля, верно? – Она просияла, впечатленная его проницательностью. – Должно быть, это либо очень маленькая лодка, либо достаточно большой корабль, чтобы спустить с него шлюпку за вами.

– Сто пять футов, – таков был ее ответ.

– Это длина корвета. Правильно? Канада снимает их с эксплуатации, их покупают и переделывают в яхты.

– Нет, ее построили в 1928 году, чтобы участвовать в гонках на Кубок Америки.

– Но она не участвовала.

– И не выиграла Кубок. Она ходит под ветром, а ветер ненадежен. Я прождала назначенное время, а потом ушла.

– Сегодня, – сказал он, – ветер устойчив, как конвейер.