На скосе века - [64]

Всплывал бы… Овины… Овраг…

Солдатики… Флаг над таможней…

Жандарм в станционных дверях…

II

Но, впрочем, — как это ни мало,

Но если б мне так повезло,

То даже и это, пожалуй,

Уже б до меня не дошло.

И только б застряло навечно

В сознанье, как миф и как тыл,

Чудное названье местечка,

Где предок до выезда жил.

И я б вопрошал мимоходом

Смущённых московских гостей:

«Мой дед из Ивановки родом.

Вы, верно, слыхали о ней?

Ивановка!.. — странное имя…»

А впрочем, к чему эта спесь?

Ну кто его знает, каким бы

Я вырос, родись бы я здесь.

Быть может, сызмальства старея,

Закон неизбывно блюдя,

Молился б я Богу Евреев,

К неизбранным лишь снисходя.

Их жизни презрев равнодушно,

Их болью болеть не спеша…

…О Господи!..

   Как это скучно!

И как с этим глохнет душа!

…Нет, властны истории сдвиги.

Скорей бы я, вдрызг вдохновлён,

И здесь те священные книги

Отверг, как куриный бульон.

Отверг бы с гордыней и шумом,

Как душный бессмысленный плен.

И вовсе б не скоро подумал,

Что нужно и что-то взамен.

Нет, с Богом разделавшись, — сразу

Вспарил бы уверенно я

И в свой ненаполненный разум

Поверил, как в пик бытия.

А после, не сдавшись и скуке,

Гордясь ею даже слегка,

Застрял бы в преддвериях науки,

В сплетениях её языка.

И, может быть, стал бы отменным,

Исполненным сложных забот,

Престижным аксессуарном[12],

Спецом по обрывкам пустот,

Теснящим все признаки жизни

Плетением натужных словес,

Без всяких марксизм-ленинизмов

Сознанье затмившим, как бес.

Агентом всемирной подмены

Всех смыслов, основ и начал…

Но нет!.. Я б таким тут, наверно,

Не стал, раз в Москве им не стал.

Там тоже различные масти

Подмены души и ума,

И та, что внушается властью,

И та, что родится сама.

И даже звучит дерзновенно…

В ней часто изысканность есть

И вызов… Но это — подмена.

И в общем, такая, как здесь.

Она и бежит, как известно,

Сюда, — «чтоб спастись от цепей»,

И бодро сплетается с местной

В удавку на шее моей.

Нет, с Богом расставшись, — скорее

Сперва б я, — спеша, как на пир, —

И здесь бы зажегся идеей

Огнём переделывать мир.

И после, — теряя дорогу,

Но даже не зная о том, —

Наделал бы глупостей много,

Каких бы стыдился потом.

И всё-таки здесь бы я тоже

Сегодня — сквозь горечь и срам —

Вернулся б не к дедовской, может,

Но — к вере… Как сделал и там.

И помня своё назначенье,

Свой смысл ощутив наяву,

Я так же б тут против течения

Теперь уже плыл, как плыву.

Лишь, может, чуть меньше усталый

(Всё ж свой на своём берегу),

Я б всё-таки как-то, пожалуй,

Здесь выплыл… А так — не смогу.

А так — лишь отчаянье гложет

(И стыдно — да нет уже сил).

III

Но всё-таки, всё-таки, всё же

Спасибо, что жил я как жил.

Спасибо, что страхи и крики

Презрев, как обычный скандал,

Тот предок мой все свои книги

В местечке родном дочитал.

Что, всякой враждебен стихии

И зная, что значит погром,

Он всё ж не сбежал из России…

И я в ней родился потом.

Не странно ль? Сбежав за границу,

Держась за последний причал,

Я рад, что мне вышло родиться

В стране, из которой сбежал.

Но всё — и причастие к небу,

И к правде пристрастие моё

(За что и гоним был нелепо,

И изгнан) — во мне от неё.

И счастлив я, — даже тоскуя, —

Что я не менял, как во сне,

Отчизны — одну на другую,

Равно безразличную мне.

А жил, как положено, — дома,

На родине, с нею не врозь,

И резал ножом по живому,

Когда расставаться пришлось.

И здесь, в этой призрачной жизни,

Я б, верно, не выжил ни дня

Без дальней жестокой отчизны,

Наполнившей смыслом меня.

…Сбежал я — как сдался на милость.

Гуляю по райским местам.

Но всё, что мне в жизни открылось,

Открылось мне всё-таки там:

И смысл, и сквозь горе людское

Цена и мечте, и беде.

А вместе — и нечто такое,

Что мне б не открылось нигде.

С чем — как в остальном ни упорствуй,

Как все ни ломай рубежи, —

Высокое — буднично-просто

И лечит от выдумок лжи.

Всё это — куда б я ни прибыл —

До смерти носить мне в себе.

Спасибо, спасибо, спасибо,

Спасибо за это судьбе.

Пусть дома наветы и гимны,

И суетность там же, где высь.

И может, Россия погибнет,

Не тем занята, чтоб спастись.

И может, злясь бестолково,

Она ещё в страшный свой год

Меня оттолкнет как чужого,

От жизни моей оттолкнет.

И рухну, обиженный ею,

Шепча ей стихи, как письмо…

Пусть!..

   Если она уцелеет,

То всё утрясется само.

Уладится то, что неладно,

Излечится боль в тишине…

…А если погибнет — не надо

Самой справедливости мне.

Россия! Да минет нас это!

Опомнись! Вернись в колею! —

Кричу я… Но нет мне ответа.

Да что там!.. Весь мир — на краю.

Туманы подмен у подножья.

В нирване Нью-Йорк и Париж.

А сверху, как с Этны безбожия,

Ты всем извержением грозишь.

Как раньше… Хоть прежнего пыла

Уже воскресить не дано.

Хоть всё, для чего ты грозила,

Сама ты презрела давно.

В том нет уже даже безбожия —

Ленивый развал бытия.

Как пеплом, завалена ложью

Там поздняя мудрость твоя.

И всё — за броней… Не увидеть

Твой свет сквозь брони толщину.

И будут тебя ненавидеть

За всё, у чего ты в плену.

И может, озлишься ты тоже

В ответ — не оставшись в долгу…

И чем это кончится, Боже,

Узнать я уже не смогу.

Но зная о будущем мало

И веря не слишком в зарю,

За то, что ты жизнью мне стала,

«Спасибо судьбе!» — говорю.

За бледные тропки в тумане,

Паденья, которых не счесть,

За ту остроту пониманья,

С которой не просто и здесь.

Где радостно пляшут у края,

Не веря глазам и тоске.