На скосе века - [57]

а кому-то в лицо — копыта.

Голубая романтика!

Подлость!

О, сколько крови,

Сколько грязи прикрыть

ты умеешь от глаз собою…

А эсэсовец смотрит.

Он знает, что я виновен,

И он знает, как надо

теперь поступить со мною.

Над его головою

каштанов красные листья.

За спиною его

ловят солнце, как прежде, окна.

Рад, что именно он

этот мир от меня очистит,

Вся земля расцветёт,

потому что он здесь не дрогнул.

Судия он теперь…

Ложь! Убийца приказа ради.

Сам себя я сужу,

хоть покамест того не знаю.

Рядом девочка с рук

потянулась к фуражке: «Дядя!»

Вздрогнул всё же.

Прошла

над скулою волна стальная.

Враг мой, жалости враг,

всё ж он вздрогнул.

На миг, а всё же…

Но себя обуздал.

Вновь стоит, как ряды считая.

И я вдруг понимаю,

что всё ж мы немного похожи, —

Потому что о трудном участке работы

и я мечтаю.

Потому что, конечно,

он тоже живёт идеей.

У неё ж справедливость своя.

К ней причастье — лестно.

Хоть причастье к обычной

даётся куда труднее.

А она бы сегодня была мне

куда уместней.

Я бы мог возмутиться,

а так и не пикну даже.

Ведь права, что попрали враги,

сам ценил я мало.

Что сказать!

Справедливость

бывает своя и вражья.

Жаль, что их справедливость

сегодня мою подмяла.

Вот и всё.

И лежу

среди всех, кого тут скосило.

И меня уже нет —

даже нету мечты подняться.

Да, своя справедливость

ничто

без поддержки силы…

Только этого мне не узнать.

Мне навек пятнадцать.

Как и всем, как и вам,

долго душу мутил этот хмель мне.

Как и мне, вам понятна

гордыня раздора с Богом.

Знаю: мне, как и вам,

забывать про неё смертельно.

Но и вам, как и мне,

надо память хранить о многом.

О совместном грехе

и особой, позорной каре.

Мы грешили равно —

в каждом бродит душа живая.

Только вы на земле.

Я ж за это лежу

в Бабьем Яре…

Впрочем, это я сам —

так бывает —

легко забываю.

И живу на земле.

Злюсь,

творю,

устремляюсь к выси.

И живой, как и все,

поступаю не так порою.

И всегда поражаюсь

желанью меня унизить —

Вновь столкнуть меня лбом

с пресловутой моей судьбою.

Поражаюсь опять

этой логике злой бесстыдства.

И открытости:

ты

жить, как я, не имеешь права.

Это буйствует век,

не успевший стыду научиться,

Как добыча,

нахрапом,

берутся призванья и славы.

Снова что-то не вышло,

и вновь моя участь — чужая.

Обвиненье?

Всё то ж:

«Для него всё святое — не свято».

И я снова мешаю —

всеобщему братству мешаю, —

Как по той же причине

немецкому братству когда-то.

Ну, а может быть, хватит?

Тупик — за такое хвататься:

Все — мешают.

Все люди.

А ложь для души — отрава.

И зачем?

Всё равно

без меня не достигнуть вам братства:

Что поделать! —

на братство

я тоже имею право. —

Раз тянусь я к нему,

раз я жажду принять участье,

Раз и свет, и любовь

до сих пор в моём сердце

живы…

Нет, меня обделить «благородно»

никак не удастся.

Лишь прямым грабежом! —

только подло

и только лживо.

Только злобе и лжи

до конца отдавая души,

Только чьим-то ножам

и свои подставляя груди:

Кто поверит в Закон,

   если нагло он так нарушен?

А не веря в Закон,

   свирепеют от страха люди.

Но убить меня — просто.

   Сказать: «Не твоя Россия…»

Ведь она — моя жизнь,

   путь к Вселенной,

      и к Богу,

         и к песне…

Но бывает, что скажут…

   И, всё потеряв, обессилев,

Я тогда ощущаю опять

   под ногами бездну.

И лечу в эту жуть,

   в этот гуд,

      в этот запах гари.

И опять понимаю,

   что только затменье это.

Что никем я не стал.

   И не стану —

      лежу в Бабьем Яре.

И в пятнадцать умру.

   И всё правда:

      я сжит со света.

1970

Абрам Пружинер (Сказание о старых большевиках Новороссии и новых московских славянофилах)

Печатными буквами рукой Николки: «Я таки приказываю посторонних вещей на печке не писать под угрозой расстрела всякого товарища с лишением прав. Комиссар Подольского райкома. Дамский, мужской и женский портной Абрам Пружинер».

М. Булгаков. Белая гвардия

Во время большого киевского погрома 1919 года в киевских квартирах можно было видеть у нагрянувших посетителей изысканные манеры, слышать от них недурную французскую речь и даже хорошую музыку.

Это действовали офицеры Семеновского, Преображенского и т. п. полков, не позволяющие себе никаких вольностей, но деловито и строго требовавшие дани: денег, золота, серебра…

Н. И. Штиф. Погромы на Украине (по памяти)

…история, можно сказать, общее достояние и общее дело, за которое следует всем краснеть.

М. Зощенко. Голубая книга

I

На шоссе шуршат машины,

В магазинах — толчея.

Предревком Абрам Пружинер,

В том заслуга и твоя.

Как и в том, что голос взвинчен

У газет… Что совесть — дым.

Как и в том, что все мы нынче

Прочно в заднице сидим.

Это всё — твоя эпоха.

Просто время — «белый гад»:

Быть евреем снова плохо,

И заслуг твоих не чтят.

Лишь тебя за всё, что было,

Производят в князи тьмы

Молодых славянофилов

Романтичные умы.

Нужен дьявол их натурам, —

В том вина их иль беда.

Жаль, но ты такой фигурой

Крупной — не был никогда.

Просто в детстве, где-то в Балте,

Заперевшись на засов,

Три брошюрки прочитал ты,

Сочиненья их отцов.

И открылся мир прекрасный

С той поры глазам твоим,

И тебе всё стало ясно,

Как сегодня им самим.

С той же чёткостью железной:

Для чего на свете жить,

Кто мешает, кто полезный,

С кем дружить, кого душить.

Ты с тех пор глядел победно

На портновский свой удел,

Тем гордясь, что шьёшь для бедных

(Для богатых — не умел).

И постигнув так впервые