На скосе века - [27]

А меня любопытство не гложет — успею.

Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,

Между плитами Братского кладбища в Риге?

Белых стен и цементных могил панорама.

Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.

Перед нею рядами могильные плиты,

А под этими плитами — те, кто убиты. —

Под знамёнами разными, в разные годы,

Но всегда — за неё. И всегда — за свободу.

И лежит под плитой русской службы полковник,

Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.

Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,

До сих пор он уверен, что это — Россия.

А вокруг всё другое — покой и Европа,

Принимает парад генерал лимитрофа.

А пред ним на безмолвном и вечном параде

Спят солдаты, отчизны погибшие ради.

Независимость — вот основная забота.

День свободы — свободы от нашего взлёта,

От сиротского лиха, от горькой стихии,

От латышских стрелков, чьи могилы в России,

Что погибли вот так же, за ту же свободу,

От различных врагов и в различные годы.

Ах, глубинные токи, линейные меры,

Невозвратные сроки и жёсткие веры!

Здесь лежат, представляя различные станы,

Рядом — павший за немцев и два партизана.

Чтим вторых. Кто-то первого чтит как героя.

Чтит за то, что он встал на защиту покоя.

Чтит за то, что он мстил, — слепо мстил и сурово

В сорок первом за акции сорокового.

Всё он — спутал. Но время всё спутало тоже.

Были разные правды, как плиты, похожи.

Не такие, как он, не смогли разобраться.

Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.

Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это…

Столько лет длится спор, и конца ему нету,

Возражают отчаянно павшие павшим

По вопросам, давно остроту потерявшим.

К возраженьям добавить спешат возраженья.

Не умеют, как мы, обойтись без решенья.

Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,

Спорят плиты — где выбиты званья и даты.

Спорят мнение с мнением в каменной книге.

Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.

Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.

Точки зренья, как точки в бою огневые.

1962

На швейной фабрике в Тирасполе

Не на каторге. Не на плахе.

Просто цех, и станки стучат.

Просто девушки шьют рубахи

Для абстрактных чужих ребят.

Механически. Всё на память;

Взлёт руки — а потом опять.

Руки, руки!..

   Ловить губами

Вас в полёте.

   И целовать!

Кожа тонкая… Шеи гнутся…

Косы спрятаны — так у всех.

Столько нежности! Задохнуться!

Только некому — женский цех…

Знаю: вам этих слов — не надо.

Знаю: жалость — не тот мотив.

Вы — не девушки. Вы — бригада! —

Распрославленный коллектив!

Но хочу, чтоб случилось чудо:

Пусть придут моряки сюда

И вас всех разберут отсюда,

С этой фабрики Комтруда!

1962

«Видать, была любовью…»

Видать, была любовью

Ты всё ж в моей судьбе.

Душой, губами, кровью

Тянулся я к тебе.

И жизнь внезапно цену

Иную обрела.

И всё твоя измена

Под корень подсекла.

Что ж… Пусть… Живу теперь я

Неплохо. Ничего.

Не верю в счастье. Верю,

Что можно без него.

И жизнь на сон похожа,

И с каждым днём я злей.

И ты, наверно, тоже

Живёшь не веселей.

Безверье и усталость

В душе, в судьбе, в крови…

Приходит рано старость

К живущим без любви.

1962

Землячкам

Снова Киев.

И девушки

нежной, певучей осанки.

Все — такие, как вы.

Но не встретить на улицах вас,

Довоенные девочки,

детство моё, —

киевлянки!

Мои взрослые сверстницы,

где вы и как вы сейчас?

Я не к вашим ногам

припадал молодыми губами,

Всё не вам объяснял,

что пытался себе объяснить.

Я оставил вас в детстве,

одних,

словно мёртвую память, —

Обронил, словно можно

частицу себя обронить.

Мы встречались порой.

Говорили.

Мне некогда было:

Я проделывал путь,

пробивая дорогу плечом.

Боль эпохи моей

подняла меня,

сердце пронзила,

Отделила от вас,

словно были вы здесь ни при чём.

Словно это не вы

и не горькие ваши романы.

Ваши браки, разводы,

смятенья

и схватки с тоской.

Той любви, что хотели,

мечтали о ней постоянно, —

Той любви вдруг не стало,

а вы не умели с другой.

Знал я это,

но знал не про вас.

Я разыгрывал роли.

От безвкусицы южной зверел,

вам не верил порой…

Чушь.

Ведь боль остаётся

в любой аффектации — болью.

А судьба остаётся

в любом проявленье — судьбой…

Что же делать?

Живём.

И дела наши вовсе неплохи.

Если что и не так — надо жить.

Мы выносим свой крест.

За гарантию счастья

не спросишь с минувшей эпохи.

За любовь не получишь

с давно отшумевших торжеств.

И не вы эти девушки

нежной, певучей осанки,

Что спешат,

как спешили,

сияя доверием,

вы.

Я ищу вас везде.

Я такой же, как вы, киевлянки, —

Та же южная кровь,

лишь обдутая ветром Москвы.

Я такой же, как вы.

Так откуда в душе ощущенье

Самой подлой вины,

словно стал я банкротом сейчас.

Словно мог я вас всех полюбить,

увести от крушенья,

Все мечты вам спасти —

и по глупости только не спас.

1962

«Мой ритм заглох. Живу как перед казнью…»

Мой ритм заглох. Живу как перед казнью.

Бессмысленно гляжу на белый свет,

Про всё забыв… И строчка в строчке вязнет.

Не светятся слова — в них связи нет.

Где ж эта связь? Иль впрямь лишь сам собою

Я занят был, бунтуя и кляня…

А связей — нет. И, значит, впрямь пустое

Всё, чем я жил,

   за что убьют меня.

А смерть грозит. Грозит кровопролитье.

Оно придёт — пиши иль не пиши.

Какой тут ритм! Кому нужны открытья

Подспудных связей жизни и души?

Все связи — рвутся. Всем — грозит стихия.

Российский бунт несёт не свет, а тьму…

Пусть даже Бог опять спасёт Россию,

Коль этот труд не надоел Ему.