На скосе века - [25]

Даже пускай в тебе сердца теперь уже мало…

Правда конца — это тоже возможность начала.

Кто осознал пораженье, — того не разбили…

Самое страшное — это инерция стиля.

1960

«Ни трудом и ни доблестью…»

Ни трудом и ни доблестью

Не дорос я до всех.

Я работал в той области,

Где успех — не успех.

Где тоскуют неделями,

Коль теряется нить,

Где труды от безделия

Нелегко отличить…

Но куда же я сунулся?

Оглядеться пора!

Я в годах, а как в юности —

Ни кола, ни двора,

Ни защиты от подлости, —

Лишь одно, как на грех:

Стаж работы в той области,

Где успех — не успех…

1960

Комиссары (Элегия)

Булату Окуджаве

Где вы, где вы?

   В какие походы

Вы ушли из моих городов?..

Комиссары двадцатого года,

Я вас помню с тридцатых годов.

Вы вели меня в будни глухие,

Вы искали мне выход в аду,

Хоть вы были совсем не такие,

Как бывали в двадцатом году.

Озарённей, печальнее, шире,

Непригодней для жизни земной…

Больше дела вам не было в мире,

Как в тумане скакать предо мной.

Словно все вы от части отстали,

В партизаны ушли навсегда…

Нет, такими вы не были — стали,

Продираясь ко мне сквозь года.

И легко побеждая, вы всё же

Оставались всегда ни при чём.

Лишь в Мадриде встречали похожих,

Потому что он был обречён.

О, как вы отрешённо скакали,

Зная правду, но веру храня.

И меня за собой увлекали,

Отрывали от жизни меня…

И летел я, коня погоняя,

Прочь куда-то в пыли и в дыму.

Почему — я теперь уже знаю,

А куда — до сих пор не пойму.

Я не думал о вашей печали,

Я скорбел, что живу, как во сне,

Но однажды одни вы умчались

И с тех пор не являлись ко мне.

И пошли мои взрослые годы…

В них не меньше любви и огня…

Но скажите, в какие походы

Вы идёте теперь — без меня?

1960

Ленинград

Он был рождён имперской стать столицей.

В нём этим смыслом всё озарено.

И он с иною ролью примириться

Не может.

— И не сможет всё равно.

Он отдал дань надеждам и страданьям.

Но прежний смысл в нём всё же не ослаб.

Имперской власти не хватает зданьям,

Имперской властью грезит Главный штаб.

Им целый век в иной эпохе прожит.

А он грустит, хоть эта грусть — смешна.

Но камень изменить лица не может, —

Какие б ни настали времена.

В нём смысл один — неистребимый, главный,

Как в нас всегда одна и та же кровь.

И Ленинграду снится скиптр державный, —

Как женщине покинутой —

   любовь.

1960

«Пусть с каждым днём тебе труднее…»

Пусть с каждым днём тебе труднее,

И сам ты плох, и всё — не так,

Никто тебя не пожалеет,

Когда прочтёт о том в стихах.

Как жить на свете ни мешали б,

Как дни бы ни были трудны,

Чужие жалобы скучны:

Поэзия — не книга жалоб.

Но все застынут пред тобою,

Когда ты их — свой дух скрепя —

Ожгёшь необходимой болью,

Что возвращает всем — себя.

1960

Дети в Освенциме

Мужчины мучили детей.

Умно. Намеренно. Умело.

Творили будничное дело,

Трудились — мучили детей.

   И это каждый раз опять, —

   Кляня, ругаясь без причины…

   И детям было не понять,

   Чего хотят от них мужчины.

За что — обидные слова,

Побои, голод, псов рычанье?

И дети думали сперва,

Что это за непослушанье.

   Они представить не могли

   Того, что было всем открыто:

   По древней логике земли,

   От взрослых дети ждут защиты.

А дни всё шли, как смерть страшны,

И дети стали образцовы,

Но их всё били.

   Так же.

      Снова.

И не снимали с них вины.

   Они хватались за людей.

   Они молили. И любили.

   Но у мужчин идеи были,

   Мужчины мучили детей.

Я жив. Дышу. Люблю людей,

Но мне бывает всё постыло,

Как только вспомню: это — было.

Мужчины мучили детей.

1961

«Он собирался многое свершить…»

Он собирался многое свершить,

Когда б не знал про мелочное бремя.

А жизнь ушла

   на то, чтоб жизнь прожить.

По мелочам.

   Цените, люди, время.

Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли,

Но пусть всегда, везде горит над всеми:

Вы временные жители земли!

И потому — цените, люди, время!

1961

«У меня любимую украли…»

У меня любимую украли,

Втолковали хитро ей своё.

И вериги долга и морали

Радостно надели на неё.

А она такая ж, как и прежде,

И её теперь мне очень жаль.

Тяжело ей — нежной — в той одежде,

И зачем ей — чистой — та мораль.

1961

«Брожу целый день по проспектам прямым…»

Брожу целый день по проспектам прямым

И знаю — тут помнят меня молодым.

Весёлым. Живущим всегда нелегко,

Но верящим в то, что шагать — далеко.

Что если пока и не вышел я в путь,

Мне просто мешают как надо шагнуть.

Но только дождусь я заветного дня,

Шагну — и никто не догонит меня.

Я ждал. Если молод — надейся и жди.

А город — он тоже был весь впереди.

Он рос, попирая засохший ковыль.

В нём ветер крутил августовскую пыль.

Он не был от пыли ничем защищён…

Но верил, надеялся, строился он.

И я не страданьем здесь жил и дышал.

Напор созиданья меня заражал.

И был он сильнее неправды и зла…

А может быть, всё это юность была.

И если кручина являлась во сне,

Причина была не во мне, а вовне.

Так было… А после я жил, как хотел,

И много исполнил задуманных дел.

И многое понял. И много пронёс.

И плакал без слёз. И смеялся до слёз.

И строки руками таскал из огня…

(За что теперь многие любят меня.)

Был счастлив намёком, без злобы страдал.

И даже не знал, что с годами устал.

Но вдруг оказалось, что хочется в тень,

Что стало дышать мне и чувствовать лень.

Вот нынче в какую попал я беду!

Никто не мешает — я сам не иду.

И снова кручина. Я вновь как во сне.

Но только причина — теперь не вовне…