На синей комете - [33]

— Как ты умудрился с ним познакомиться? — шёпотом спросил папа.

— Я же тебе рассказывал! Мы в поезде вместе ехали.

— Надо же! Вырос на две головы, а веснушки и рыжий вихор на месте! — Голландец пожал руку сначала папе, потом мне. — Ты вымахал, пострелёнок! Настоящий мужчина. Оскар! Скажи, ты получил те десять тысяч долларов?

— Неужели помнишь? — изумился я.

— Ещё бы! Мы с тобой тогда простились на вокзале, а у меня прямо ноги не шли. Не хотелось оставлять тебя одного. Сел в такси, а сам думаю: эх, надо было с пацаном остаться, передать отцу с рук на руки… — Он на миг помрачнел, но потом снова оживился: — Впрочем, я вижу, что ты справился, ковбой!

Похоже, Голландцу было совершенно наплевать, как мы одеты, хотя официант, усаживая нашу компанию за столик у окна, окинул нас с папой критическим взглядом. А за окном цокал каблучками Лос-Анджелес сорок первого года: женщины тут ходили в брюках и шортах. Дома, в Иллинойсе, такого не увидишь.

Папа буквально язык проглотил — ну, не умел он разговаривать со знаменитостями, и всё тут. А по мне, будь Голландец хоть президентом Соединённых Штатов, всё равно он — просто Голландец. Он заказал всем бифштексы. Потом спросил у меня:

— Значит, ты вспомнил, что тогда случилось в банке? Лица грабителей, их имена?

— Нет, — ответил я. — Я словно бы вижу их краем глаза, смутно. А когда пробую всмотреться — они исчезают.

— Н-да, жалко. — Голландец склонил голову набок и улыбнулся знакомой, милой моему сердцу улыбкой.

— Но ведь прошло всего несколько дней, — робко произнёс я.

Голландец удивлённо вскинул брови.

— Что? Не понял!

Они с папой переглянулись.

— Голландец, мне нужна твоя помощь, — признался я.

— Оскар, если это в моих силах, я всё для тебя сделаю.

Тут официант ловко вынес из кухни сразу три сковороды со скворчащими бифштексами и три тарелки с печёной картошкой и салатом. Ничего подобного я не едал с незапамятных времен… а впрочем… Голландец кормил меня так же вкусно в поезде, когда мы ехали в Калифорнию. В тридцать первом году. Пару дней назад.

— Понимаешь, мне надо найти макет с поездами, — продолжил я. — Большой, чтоб вся страна была. С кучей поездов. Как думаешь, есть такой в Лос-Анджелесе?

— Оскар, а зачем тебе это понадобилось? — поинтересовался Голландец.

Папа сидел, не поднимая глаз. То разворачивал, то сворачивал полотняную салфетку.

— Мне надо вернуться назад, — объяснил я.

Обдумывая ответ, Голландец успел отрезать и проглотить несколько кусков мяса. Наконец он сказал:

— А в магазинах, где игрушками торгуют, ты искал? Загляни туда. Где-нибудь наверняка есть макет, может даже фирмы «Лайонел».

— Мы по дороге сюда как раз заезжали в магазины. Во все крупные магазины игрушек, какие только есть в городе. Там теперь продают танки, бомбардировщики и подводные лодки.

— Оно и понятно, — вставил папа. — Война.

Голландец кивнул:

— Что и говорить! После Пёрл-Харбора страна точно свихнулась. Здешние японцы боятся даже нос высунуть на улицу. Их всех, того и гляди, отправят за колючую проволоку. Куда-нибудь подальше. В Айову. Всех без разбора — и женщин, и детей. — Подозвав официанта, он попросил принести воды. — И вся страна встаёт под ружье. В Калифорнии призывают всех подряд. Ноги держат — иди на войну. Скоро и до тебя доберутся, ковбой. Меня не тронут из-за близорукости, а вот тебе не отвертеться.

— Но мне всего одиннадцать лет! Я приехал сюда на игрушечном поезде.

Глаза у Голландца изумлённо округлились, но он продолжал жевать.

— Никто мне не верит. — Загрустив, я принялся возить по тарелке кусок политого соусом мяса.

Голландец вытер рот салфеткой и заговорил:

— Я верю, ковбой. Я верю… причём очень крепко, вот во что: десять лет назад, в банке, ты испытал такое потрясение, что не оправился от него до сих пор. Пошёл камнем на дно и не всплыл. Где ты был все эти годы? — Он размял печёную картофелину вилкой.

Я долго изучал каждый сантиметр скатерти.

— Я уже рассказывал всё, что помню, — начал я и взглянул на Голландца в упор, не мигая. — В тот вечер, в сочельник, я стоял возле западной оконечности макета. Церковные колокола как раз пробили пять часов. Сам считал. Пять ударов. Потом — только туман, а потом сразу — кто-то грязным пальцем нажимает на спусковой крючок. Целится мне в голову. Я закрыл глаза и прыгнул так далеко, как смог. Как будто я — пушечное ядро. И оказался в макете, в колючих кустах из прессованной пенки, выкрашенной в зелёный цвет, под можжевельник. Рядом увидел железнодорожную станцию «Песчаные дюны». Это недалеко от Кейро, на Южнобережной линии. В семнадцать ноль четыре там остановилась «Синяя комета», и я сел на поезд.

Голландец нахмурился, отпил воды из бокала. Приоткрыв рот, провёл кончиком языка по краю верхних зубов… Но так ничего и не сказал.

Внезапно мне вспомнилось, что есть ещё одно доказательство. Я достал из кармана кошелёк:

— Вот, смотри! С этим билетом я ехал до Чикаго. На нём штамп кондуктора: семнадцать ноль четыре. Видишь, вот здесь? Теперь ты мне веришь?

Голландец взял билет и, рассмотрев его со всех сторон, передал папе.

— Мне такие билеты знакомы, Оскар, — заметил папа. — Их присылали в каждом наборе вместе с поездами.