На штурм неба - [21]

Однако во время осады Парижа правящие круги вынуждены были принять меры, открывшие трудящимся доступ в батальоны национальной гвардии. А так как многие из этих рабочих были без работы, то их использовали все время только как национальных гвардейцев, выплачивая им жалованье в размере 1,5 франка в день.

Совершенно не считаясь с чувствами национальной гвардии и парижского народа, правительство Тьера не приняло никаких мер предосторожности, чтобы подготовить вступление немцев в Париж. 27 февраля в афише, язык которой был сухим как протокол, министр внутренних дел Эрнест Пикар объявил, что 1 марта 30 тысяч немецких солдат займут Елисейские поля.

Действительно, 1 марта пруссаки вступили в Париж. Вот как описывает это событие Лиссагарэ:

«Пруссаки смогли вступить в город 1 марта. Но этот Париж, которым снова завладел народ, не был более Парижем аристократов и крупных буржуа, как 30 марта 1815 года [55]. Черные флаги, свисавшие с домов, пустынные улицы, закрытые магазины, умолкнувшие фонтаны, завешенные статуи на площади Согласия, темнота по вечерам, поскольку газ не зажигали, – все это говорило о том, что город не укрощен. Такой, должно быть, показалась Великой армии Москва [56].

Расположившиеся между Сеной, Лувром, все выходы из которого были закрыты, и цепью баррикад, окружавших предместье Сент-Оноре, немцы, казалось, попали в ловушку. Девиц, которые осмелились перейти эту границу, высекли. Кафе на Елисейских полях, которое открыло свои двери немцам, было разгромлено. Только в предместье Сен-Жермен один крупный аристократ решился предоставить пруссакам кров».

Со своей стороны Фридрих Энгельс так писал об этом же событии:

«И последние [немцы] не решились с триумфом войти в Париж; они заняли только небольшой уголок Парижа, часть которого вдобавок состояла из общественных парков, но и то заняли всего лишь на несколько дней. И в течение этого времени победители, державшие Париж в осаде в течение 131 дня, были сами осаждены вооруженными парижскими рабочими, неусыпно следившими за тем, чтобы ни один «пруссак» не перешагнул узких границ предоставленного чужеземному завоевателю уголка» [57].

Антинациональная и антиреспубликанская политика Бордоского собрания и правительства Тьера вызывала глубокое возмущение народных масс и национальной гвардии, влияние которой продолжало возрастать.

3 марта, в ответ на назначение генерала Ореля де Паладина командующим национальной гвардии собрались делегаты 200 батальонов. Они приняли Устав Федерации национальной гвардии и избрали Исполнительную комиссию. От этого слова «Федерация» и произошло название «федераты», данное солдатам Коммуны.

Национальная гвардия была мощной массовой организацией Она могла стать важной опорой для активистов Интернационала, что и подчеркнул Эжен Варлен, выступая 1 марта 1871 года на заседании парижского Федерального совета Интернационала:

«Войдем туда не как члены Интернационала, – сказал он, – а как национальные гвардейцы и постараемся привлечь на свою сторону эту организацию».

Однако другие члены Федерального совета противопоставили этой ясной точке зрения на задачи социалистического авангарда целый ряд оговорок. В конечном счете французские интернационалисты (так называли членов Первого Интернационала) не сделали, разумеется, всего того, что они могли бы сделать, чтобы усилить свое влияние внутри национальной гвардии и ее руководящего органа – Центрального комитета.

Приступив к исполнению функций командующего национальной гвардии, генерал Орель де Паладин сделал следующее угрожающее заявление:

«Председатель совета министров, глава исполнительной власти Французской республики, доверил мне верховное командование национальной гвардией департамента Сена.

Я сознаю, сколь велика эта честь. Она возлагает на меня большие обязанности. Первейшей из них является обеспечение порядка и уважения к закону и собственности. Я твердо намерен решительно подавлять все, что могло бы нарушить спокойствие города».

Поскольку Национальное собрание было избрано в принципе для решения вопроса о продолжении войны или заключении мира, то было бы логично, чтобы после выполнения своей печальной миссии оно перестало существовать. Однако у монархистов, которые преобладали в нем, были иные цели: они хотели задушить республику и обуздать Париж, который являлся как бы олицетворением республики.

Париж мучительно переживал позор прусской оккупации, когда его население узнало ужасные новости. Газеты, поддерживавшие Бордоское собрание, негодовали по поводу того, что Париж посмел выказать враждебность к пруссакам. Было предложено сделать местопребыванием Собрания не Париж, а какой-либо другой город. Кроме того, был внесен законопроект о просроченных платежах и о квартирной задолженности, угрожавший разорением торговцам и ремесленикам. Мир был ратифицирован. Эльзас и часть Лотарингии были отторгнуты от Франции. Предстояло уплатить 5 миллиардов франков. Оккупация парижских фортов должна была продолжаться до выплаты первых 500 миллионов, а оккупация восточных департаментов-до окончательной уплаты контрибуции.

Все это унижало, угнетало Париж. И как бы желая прибавить к стольким оскорблениям еще одно, Тьер назначил на пост командующего национальной гвардии того, кто сдал Орлеан, – генерала Орель де Паладина, которого Гамбетта вынужден был сместить из-за непригодности.