На шхерахъ - [19]

Затѣмъ, онъ старался отыскать расовые признаки у своихъ соотечественниковъ; онъ различалъ сѣверныхъ шведовъ и южныхъ; могъ узнать норвежца въ жителѣ шведскаго Вермеланда и Бугуслена; различалъ финскій элементъ среди жителей Норланда; опредѣлялъ ассимилированныхъ нѣмцевъ, валлоновъ, семитовъ, цыганъ. И очень часто зги наблюденія давали ему въ руки разгадку той или иной непонятной черты въ характерѣ.

Кромѣ того, Боргъ установилъ еще дѣленіе характеровъ по господствующей, доминирующей, какъ онъ выражался, чертѣ. Согласно этому дѣленію — въ низшую группу входили: обжоры или кутилы, пьяницы и скупые. Слѣдующее мѣста занимали далѣе люди, предающіеся чувственнымъ наслажденіямъ потомъ — люди аффекта, живущіе чувствами; наконецъ, интеллигенты, или мыслящіе — стоявшіе выше всѣхъ.

Свою науку о людскихъ характерахъ онъ довелъ до высокой степени совершенства. Скоро онъ могъ уже сразу высказывать свое сужденіе о человѣкѣ и установить его уравненіе. Для провѣрки правильности своихъ наблюденій онъ пользовался собой, какъ психологическимъ объектомъ, производилъ надъ собой всевозможныя операціи, подвергалъ себя неестественной, часто тяжелой духовной діэтѣ, тщательно учитывая возможность ошибки вслѣдствіе наблюденія надъ самимъ собой.

Утомившись, наконецъ, заграничной поѣздкой. Боргъ затосковалъ по роднымъ мѣстамъ, возвратился домой и сталъ искать приложенія своимъ силамъ. Ему было безразлично, чѣмъ ни заняться, и онъ сталъ добиваться мѣста инспектора рыболовства. Никто не имѣлъ особеннаго желанія держать его при себѣ, и онъ вскорѣ получилъ назначеніе на первую открывшуюся должность въ Стокгольмскихъ шхерахъ.

* * *

Наконецъ, инспекторъ очнулся отъ обозрѣнія своей прошедшей жизни. Пересматривая ее, онъ какъ бы возрождался и переживалъ все сызнова. Это помогало ему найти руководящую нить, разсчитать свои силы и яснѣе опредѣлить свой дальнѣйшій путь, возможную цѣль и виды на будущее.

Лоцманъ тѣмъ временемъ лавировалъ, стараясь провести лодку межъ льдинами. Ему казалось, что докторъ немного не въ своемъ умѣ: онъ сидѣлъ неподвижно, какъ изваяніе, и смотрѣлъ безъ всякаго выраженія куда-то вглубь себя. Воспользовавшись моментомъ, лоцманъ спросилъ, не пора ли вернуться домой. Инспекторъ утвердительно кивнулъ головой. Онъ еще разъ окинулъ взглядомъ удивительное зрѣлище, развертывавшееся передъ нимъ: смотрѣлъ, какъ сталкивались плавучія льдины, взгромождаясь одна на другую, какъ онѣ перевертывались, ежеминутно мѣняя положеніе, образуя горы, долины, холмы.

Ему представлялось, что онъ видитъ образованіе земной коры въ тѣ моменты, когда на пылающемъ морѣ разорвалась впервые образовавшаяся пленка, а изъ-подъ нея стала выливаться жидкая масса и, застывая, образовывала острова, шхеры, нагромождая высокія горы и скалы. Вѣдь тамъ тоже были льдины, ледяныя горы, но только не изъ воды, а изъ другого вещества. И надъ этой вновь повторявшейся картиной мірозданія дрожалъ древній, цѣльный бѣлый свѣтъ льда наряду съ лазурью воды и воздуха, какъ первый свѣтъ съ предвѣчной тьмѣ. Здѣсь парилъ Богъ, Творецъ вселенной, отдѣлившій свѣтъ отъ тьмы. И здѣсь слышались какъ будто первыя попытки превращенныхъ въ птицъ пресмыкающихся произвести музыкальный звукъ среди этого широкаго круга воды, который былъ единственною границей его личности, желавшей занимать центральное мѣсто вездѣ, гдѣ бы онъ ни находился...

Лодка вошла въ бухту. Было уже обѣденное время, и изъ трубъ вился къ небу легкій дымъ.

Глава четвертая

Однажды утромъ въ воскресенье инспекторъ сидѣлъ у себя дома у открытаго окна. Было уже начало лѣта. Вода отливала свѣтло-голубымъ свѣтомъ, и слабо зеленѣли остатки мховъ и лишаевъ но склонамъ горъ. Стаи птицъ потянулись къ сѣверу, и только изрѣдка отдѣльными нарами появлялись въ бухтахъ гагары.

При видѣ великой пустыни, какъ Боргъ называлъ Балтійское море, имъ овладѣло ощущеніе полнаго одиночества. Сегодня онъ проводилъ глазами одинъ за другимъ нѣсколько пароходовъ, плывшихъ къ югу подъ пестрыми чужестранными флагами. Цвѣта флаговъ были ярче, — а можетъ быть, это только такъ казалось, — чѣмъ бѣдные цвѣта родной страны, голубой и желтый, которые такъ легко грязнятся. Онъ видѣлъ великолѣпный трехцвѣтный флагъ на бригѣ, везшемъ лѣсъ изъ Норланда; онъ привезъ незадолго передъ этимъ вино и апельсины, а теперь держалъ свой путь къ свѣтлымъ веселымъ берегамъ своей страны. Масляная шхуна даннеброгомъ[1] шла вслѣдъ за большимъ нѣмецкимъ почтовымъ пароходомъ съ бѣлымъ флагомъ въ траурной каймѣ, съ короной, похожей на туза пикъ. Кроваво-красный англійскій флагъ, испанскій — пестрый, какъ оконная маркиза, американскій, похожій на обыкновенный тикъ: все это привѣтствія отъ чужихъ, народовъ, съ которыми онъ чувствовалъ себя гораздо тѣснѣе связаннымъ, чѣмъ съ этимъ чуждыми ему людьми, которыхъ онъ долженъ былъ называть своими земляками. Онъ чувствовалъ себя въ правѣ носить на своемъ парадномъ платьѣ всѣ цвѣта, кромѣ цвѣтовъ своей родины.

Эти мысли о всемірномъ гражданствѣ овладѣвали имъ тѣмъ болѣе, что онъ въ этомъ мѣстѣ изгнанія съ нѣкотораго времени чувствовалъ себя окруженнымъ со всѣхъ сторонъ явными врагами. Дѣло въ томъ, что онъ сдѣлалъ попытку примѣнить старый, никогда не дѣйствовавшій законъ о нормальныхъ сѣтяхъ. Онъ встрѣтилъ, однако, такой дружный отпоръ, превратившійся затѣмъ въ открытое сопротивленіе, что ему пришлось позвать полицейскаго и наложить арестъ на неводъ. Сначала онъ хотѣлъ убѣдить рыбаковъ въ томъ, что вмѣшательство государства имѣетъ въ виду только заботу о благѣ народа, говорилъ о томъ, что ихъ неблагоразуміе приведетъ къ тому, что ихъ дѣти будутъ нищими; вѣдь вотъ же люди часто не допускаютъ раздѣла хозяйства, предпочитая, чтобы хоть одинъ сынъ, какъ продолжатель рода, жилъ въ достаткѣ. Но все было ни къ чему; на всѣ его мѣропріятія продолжали смотрѣть, какъ на злостное нападеніе одного изъ кучки никому не нужныхъ чиновниковъ, которымъ платятъ деньги за то, что они мучатъ народъ. Тщетно онъ указывалъ имъ на то, что именно крестьяне провели этотъ законъ въ риксдагѣ; рыбаки обрушивались всей силой ненависти и на крестьянъ, и на правительство.