На Севере диком. Церковно-историческая повесть - [10]

Окружив пришельца, этого, как он назвал себя, купца из Торжка, «дети пустыни» слушали его рассказы о житье-бытье в Московском княжестве и о чудесах святых угодников. Они слушали с напряженным вниманием, поражались чудесам, поражались и той божественной силе, которую носили в себе избранники Божии.

Митрофан не сразу перевел разговор на эту тему, а постепенно. И чем более он убеждался в том, что рассказ его захватывает слушателей, тем проникновеннее и убедительнее звучал его голос.

В эти минуты Митрофан забыл всех и все в дольнем мире, кроме слов: «Иди и возопи, ибо Я вспомянул вас, милуя, и обручение Моей любви не уничтожится». И они будто вновь звучат с небес, синих, безоблачных небес, которые вон нависли над тундрой необъятным куполом. И хорошо-хорошо чувствовалось Митрофану в эти минуты, и он готов был говорить о Творце вселенной и о святых угодниках долго, без конца. Однако на первый раз проповедник побоялся утомить слушателей множеством новых для них впечатлений и поднялся с земли, чтобы уходить.

Вдруг несколько голосов воскликнули разом:

— Куда же ты?

И грусть слышна была в этих голосах.

Митрофан отвечал:

— Я не знаю куда. У меня нет здесь пристанища. Я пришел к вам из Колы, но пора и уходить. Не у вас же мне оставаться.

Те же голоса произнесли:

— А отчего ты не хочешь остаться с нами?

— Вы разрешаете?

И радостно затрепетало сердце Митрофана.

Ильмаринен положил ему на плечо свою руку.

— Если ты добрый человек, — сказал он, — ты можешь оставаться с нами. Мы боимся «стало», а ты не грозишь и не грозил нам оружием. И говорил ты, как добрый человек. Оставайся с нами, тундра велика — всем много места в ней. Если захочешь есть, позови оленя, убей его и ешь. Бей на выбор — нам не жалко. Если захочется тебе пить… крови ты не пьешь ведь… то близко тут протекает река. Ее вода чиста и вкусна. В той реке и рыбы много. Московы едят рыбу. Мы тоже едим.

Митрофан остался среди лопарей.

Кебуны

Когда Митрофан рано утром проснулся и вышел из шалаша, то он увидел перед собою троих людей весьма странного вида. Это были старики с суровыми, очень некрасивыми лицами, которые окаймлялись острыми бородками. Серые со зловещим блеском глаза глядели из-под густых, низко нависших бровей; седые волосы беспорядочными космами выбивались из-под высоких меховых колпаков и падали на плечи стариков. Подобно лопарям, они были одеты в оленьи шкуры но только теперь почти сплошь увешанные колокольцами. Кривые ноги их прятались в больших оленьих же сапогах. На шее они носили ожерелья из мелких костей и черепков животных.

Из-за спин этих стариков выглядывали Ильмаринен и другие пастухи.

Один из стариков, что постарше, обратился к Митрофану.

— Откуда ты?

Голос его звучал глухо и враждебно.

— Разве они не сказали тебе про меня? — отозвался Митрофан, указывая на Ильмаринена и других пастухов.

Старик еще более сердито сдвинул брови и отрывисто промолвил:

— Они сказали нам, что ты купец из Московии…

— И это правда. Я купец, из Торжка.

— А зачем ты пришел сюда?

— Я пришел к вам, — отвечал на грубый вопрос Митрофан мягко, — не затем, чтобы вас обидеть. Я пришел к вам затем, зачем и ваши старшины иногда приходят к московам и новгородцам — купить соли, толокна, крупы. У вас много оленей, вот я и пришел, чтобы завести с вами торговые дела. Вы мне будете продавать оленей и шкуру их, а я вам — нужное для вас.

— А зачем, если ты купец, говорил вот с ними о своем Боге? Не торгового человека это дело. Коль ты впрямь гость-купец, стало быть, о своих торговых делах и толкуй, а ты их смущал…

Старик сверкнул глазами и смерил Митрофана недобрым взглядом; двое остальных стариков вдруг заволновались и заворчали.

Митрофан, однако, не смутился.

— Я никого не смущал, — твердым голосом сказал он, смотря прямо в глаза старику. — А что я говорил с пастухами об истинном Боге, Творце неба и земли, то разве это греховно? О Боге надо говорить тем, кто не ведает Его. О Боге надо напоминать тем, кто Его забывает.

Старик вздрогнул и выпрямился.

— Кто ты? — грозно закричал он, сжимая кулаки.

— Я сказал, — отвечал Митрофан спокойно. — Но кто ты? Тебя-то я не знаю, да и тех, что пришли с тобой, тоже.

— Я слуга богов! — воскликнул старик.

— Мы — кебуны, — добавили двое остальных.

— А, вы кебуны… Слышал, слышал я… — сказал Митрофан.

И вспомнились ему тут все рассказы, которыми удовлетворяли его любопытство чернецы и калИки перехожие в Торжке. Воскресли в памяти все басни про дикую лопь. Сразу пришли на память эти, по рассказам немало повидавших людей, люди-не-люди, «с собачьими головами, с лицом на груди, с длинными руками, но без ног». «Уж не кебуны ли, — подумал Митрофан, — способствовали своим видом сочинению басен? Легко могло статься, потому что они в самом деле страшны. Словно ад изрыгнул их на пагубу людей… Вот они разгневались — и пена выступила у рта». И, обращаясь к старейшему, он произнес:

— Ты назвал себя, старче, кебуном — слугою богов. Как же можешь ты служить богам, если Бог один?

Старики, перебивая друг друга, что-то завопили. Вопли переходили, очевидно, в проклятия. Трое изуверов окружили Митрофана и готовы были растерзать его, как звери.