На седьмой день - [5]

Шрифт
Интервал

– А разве хозяйка магазина вам не родственница? – спрашиваю.

– Родственница, – отвечает, – но я ее не люблю. Тут и хозяйка подскакивает и видит все в багровых тонах. Потому что спрятать мало что удалось.

– О, – говорит, – майн гот! – Что это? Вино? Какой ужас! Вы же говорили, что у вас добрый глаз...

– У нее глаз действительно добрый, – говорю. – Посмотрите, сколько незадетого товару у вас осталось!

– Извините нас, пожалуйста, – говорит моя жена, чуть не плача.

Хозяйка что-то буркает и уходит. Прибегают два мужичка, начинают убирать. Я говорю:

– Что-то с рубашкой надо делать. Пойду куплю из того, что не залил.

И купил. Одну из самых дешевых. За двести. За что меня потом отругал миллионер, который ничего про все это не знал.

А потом мне подарили словацкое вино на память. И мы пошли в кубинский ресторан. А хозяева бутика не пошли, потому что сильно расстроились. И в ресторане я сидел рядом с женой и осторожно пил сангрию.

И больше ничего такого не случилось, если не считать, что вечером перед отлетом в Бал-Харборе – трезвым – я поцарапал чей-то «мазерати». Но тут уж жена ни при чем. Я просто не рассчитал угол. Хорошо, что хозяина «мазерати» не было поблизости, потому что он бы наверняка расстроился. И моя страховка тоже расстроилась бы. А так его не было.

А потом мы, как я уже говорил, ужинали с миллионером и его русской женой. И миллионер выговаривал мне за расточительность. А потом я заплатил за ужин, и он меня похвалил за это и поблагодарил. А я сказал:

– Ну, нам пора, а то завтра рано вставать, лететь домой и вести радиопрограмму «Оса».

А миллионер спросил:

– А где стоит ваша машина?

– На паркинге D, – сказал я.

– И моя тоже, – сказал он. – А какая у вас машина?

– Рентованная, – честно сказал. – «Тойота Хайландер». А у вас?

– «Мазерати», – с достоинством ответил он.

– Дорогая машина, – сказал я.

– Ну, нам пора! – сказала жена.

И мы ушли, опрокинув на прощание капучино на соседнем столике...

ПРИ СВЕЧАХ

Первым о том, что я планирую уезжать, догадался Валентин Витальевич Лебедев, летчик-космонавт СССР.

– В Америку собрался? – спросил он насмешливо.

– С чего вы взяли? – запальчиво отреагировал я.

– Ты все время ходишь с таблицей неправильных глаголов английского языка, – сказал он. – Зачем нормальному советскому человеку неправильные глаголы? Нормальному советскому человеку неправильные глаголы не нужны! А поскольку ты еще и еврей, то я делаю вывод, что ты собрался уезжать.

– Валентин Витальевич, наливайте, – сказал я.

Мы сидели в предбаннике финской бани высокогорного катка «Медео». Летчик-космонавт проходил там курс реабилитации после очередного полета, а я приехал в отпуск с женой и маленьким сыном. В баню мы пришли погреться после забегов на «кузнице рекордов», как называли стадион «Медео» в советской прессе. Космонавт налил и спросил:

– Так что же?

– Вот вы, Валентин Витальевич, носите с собой книгу Бориса Чертока «Ракеты и люди». Я же не утверждаю на этом основании, что вы собираетесь улететь в космос! – ответил я.

– Собираюсь, – радостно ответил летчик-космонавт.

– А я собираюсь навестить герцога Бэкингемского, – сказал я. – И он очень трепетно относится к употреблению неправильных глаголов...

– Понятно, – сказал космонавт. – И правильно делаешь! Америка – отличная страна...

* * *

«Учи язык, – писали мне друзья. – Не думай о деньгах, будет язык – быстро заработаешь». Я записался на курсы, но на занятия не ходил. Потом к нам приходила симпатичная девулька-студентка. От нее сильно пахло духами «Красная Москва».

– Вы какой-то не талантливый, – кокетничая, говорила она. – Вот ваша жена сразу же схватила Present Indefinite Tense, а вы не можете.

– Могу, – говорил я. – Хотите, схвачу?

– Я серьезно, – говорила она, отодвигаясь. – Вы совершенно не воспринимаете английский язык.

– Воспринимаю, – говорил я. – Хотите, докажу?

В итоге жена выдала мне таблицу неправильных глаголов и обязала выучить их до отъезда. Но в день отъезда я по-прежнему знал три языка: русский, латышский и старославянский. На Аппенинах я довольно быстро научился сносно тараторить по-итальянски. Это прибавило мне уверенности. «Приеду в Америку – там английский и выучу», – думал я.

Но в Америке без английского делать было нечего. На второй же день после приезда на это обстоятельство мне указала чья-то бабушка. Я пытался перейти улицу Диван, не обращая внимания на светофор.

– Ты шо? – сказала мне чья-то бабушка. – По-английски читать не умеешь? Шо, не видишь: красный волк горит!

– Какой красный волк? – спросил я, удивившись, что первая же встреченная мною в Америке бабушка свободно говорит по-русски, путь даже слегка «шокая».

– Вон, – бабушка махнула палочкой, – красный волк.

– Красный волк, – тупо повторил я.

– Красный.

Я стоял на тротуаре и думал: «Надо будет узнать, к чему это – встретить в новой стране сумасшедшую русскоязычную старушку? Может, к деньгам? Или – к легкой жизни?» Потому что я знаю: если с тобой происходит что-то странное, то это не всегда – к плохому...

– Шо стоишь? – прервала мои размышления бабушка. – Иди. Не видишь, зеленый волк горит.

– Зеленый волк, – изумился я. – А где красный?


Рекомендуем почитать
Тополиный пух: Послевоенная повесть

Очень просты эти понятия — честность, порядочность, доброта. Но далеко не проста и не пряма дорога к ним. Сереже Тимофееву, герою повести Л. Николаева, придется преодолеть немало ошибок, заблуждений, срывов, прежде чем честность, и порядочность, и доброта станут чертами его характера. В повести воссоздаются точная, увиденная глазами московского мальчишки атмосфера, быт послевоенной столицы.


Чёртовы свечи

В сборник вошли две повести и рассказы. Приключения, детективы, фантастика, сказки — всё это стало для автора не просто жанрами литературы. У него такая судьба, такая жизнь, в которой трудно отделить правду от выдумки. Детство, проведённое в военных городках, «чемоданная жизнь» с её постоянными переездами с тёплой Украины на Чукотку, в Сибирь и снова армия, студенчество с летними экспедициями в тайгу, хождения по монастырям и удовольствие от занятия единоборствами, аспирантура и журналистика — сформировали его характер и стали источниками для его произведений.


По быстрой воде

Эти строки писались при свете костра на ночных привалах, под могучей елью, прикрывавшей нас от дождя, в полутьме палатки, у яркой лампы в колхозной избе и просто в лодке, когда откладывались весла, чтобы взять в руки карандаш. Дома, за письменным столом автор только слегка исправил эти строки. Не хотелось вносить в них сухую книжность и литературную надуманность. Автору хотелось бы донести до читателя в этих строках звонкий плеск чусовских струй, зеленый шум береговой тайги, треск горящих в костре сучьев и неторопливый говор чусовских колхозников, сплавщиков и лесорубов… Фото Б. Рябинина.


Первый и другие рассказы

УДК 821.161.1-1 ББК 84(2 Рос=Рус)6-44 М23 В оформлении обложки использована картина Давида Штейнберга Манович, Лера Первый и другие рассказы. — М., Русский Гулливер; Центр Современной Литературы, 2015. — 148 с. ISBN 978-5-91627-154-6 Проза Леры Манович как хороший утренний кофе. Она погружает в задумчивую бодрость и делает тебя соучастником тончайших переживаний героев, переданных немногими точными словами, я бы даже сказал — точными обиняками. Искусство нынче редкое, в котором чувствуются отголоски когда-то хорошо усвоенного Хэмингуэя, а то и Чехова.


Госпожа Сарторис

Поздно вечером на безлюдной улице машина насмерть сбивает человека. Водитель скрывается под проливным дождем. Маргарита Сарторис узнает об этом из газет. Это напоминает ей об истории, которая произошла с ней в прошлом и которая круто изменила ее монотонную провинциальную жизнь.


Жуткие снимки

Братик погиб, мать уехала, а у отца новая семья в другом городе. Но она сможет выжить одна. Сможет не сойти с ума от тоски по братишке, призрак которого просится жить в ее рисунках. Выдержит ненависть бабушки, которая не считает ее родной внучкой, и не сломается, узнав, что было скрыто в заколоченных комнатах их квартиры. Вступит в схватку, когда уцелеть нет никакой надежды, никаких шансов. Только вера в чудо.