На седьмой день - [2]

Шрифт
Интервал

Александр Этман

ЗАВТРА У МИЛЫ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ...

Это случилось давно, еще в прошлом веке. 23 июля 1991 года в мою голову пришла безумная мысль. Периодически в мою голову приходят безумные мысли. Большинство из них мне удается выпроводить. Но некоторые остаются, располагаются как дома, начинают диктовать свои порядки и отравляют мое существование. Так произошло и с этой. Мысль сводилась к тому, что в Чикаго совершенно необходимо открыть первую русскую газету. Я поделился ею с немногими знакомыми мне тогда людьми. Она им не понравилась.

– Понимаешь, – говорили они, – Америка читает «Новое русское слово». Ты же не сможешь конкурировать с «Новым русским словом». «Новое русское слово» выпускается с 1910 года. «Новое русское слово» съело даже Довлатова. Возвращайся лучше в экспортную компанию. У тебя же хорошо пошло...

«Хорошо пошло» – слабо сказано. Пошло отлично! После того как за полгода года пребывания на американской земле я успел поработать чернорабочим, грузчиком, дизайнером кухонь и продавцом водосточных труб, фортуна решила подшутить надо мной, и я попал в эту самую экспортную компанию. Она располагалась на верхнем этаже одного из небоскребов на улице Мичиган. Недалеко, кстати, от того места, где я еще недавно трудился чернорабочим.

Компания искала «специалиста по России с большими связями», как говорилось в рекламном объявлении «Чикаго Трибюн». Ее возглавляла миловидная женщина лет тридцати семи, беременная первым ребенком. Кроме нее в офисе находились еще две женщины – грустная дама сорока пяти лет и молоденькая секретарша.

По окончании моей краткой презентационной речи, произнесенной скромно, но с достоинством, грустная дама констатировала:

– Он не умеет говорить по-английски.

– Но зато я все понимаю – как собака, – сказал я, и продолжил, взрывая произношением слова и путаясь в паутине времен. – К тому же, вам нужен специалист по России, а не по Англии. А русским я владею отлично.

– У меня была собака, – задумчиво произнесла грустная дама. – Муж ее убил.

– Мэгги, – сказала хозяйка, – ты ходишь к психотерапевту?

– Каждый день, – отозвалась Мэгги.

Далее события развивались следующим образом: Мэгги плакала по собаке и еще чему-то столь же безвозвратно ушедшему, а хозяйка ее утешала и говорила, что скоро все изменится. Мне велели явиться в понедельник.

Я не опоздал. За столом сидела секретарша.

– А где все? – спросил я.

– Линда придет к двенадцати. А Мэгги она уволила еще в пятницу.

– За что?

– Алекс, наша компания разорилась. Я ухожу через две недели. Тебя уволят через месяц.

Но я доблестно продержался целый год. Линда готовилась стать матерью, а потом родила и на работе практически не появлялась. За чеком я ездил к ней домой. Я сидел в огромном кабинете с видом на озеро Мичиган и звонил в Россию. Из России звонили мне. Это было еще полбеды. Однажды мне позвонили из Швейцарии.

– Мистер Этман?

– Я – ответил я.

– Май нэйм из Андре. Ай эм колинг фром Лугано. Ду ю спик джерман? – поинтересовались на том конце.

– Ноу, – сказал я.

– Ду ю спик френч? – невозмутимо спросил Андре.

– Ноу, – сказал я.

– Ду ю спик итальяно? – упорствовал собеседник.

– Пикколо, – сказал я.

Тогда Андре спросил:

– Ду ю спик инглиш?

– Ноу, – сказал я.

В разговоре наступила вполне объяснимая пауза. Я услышал, как Андре сказал кому-то, очевидно сидевшему рядом с ним в неведомом Лугано:

– Гурам, ну че делать-то будем? Лох на любом языке разговаривать отказывается.

– Сам ты лох, – сказал я.

– Браток! – радостно закричали в трубке. – Слава Богу, браток! Мы так и думали, раз в объяве написано, что мочевина нужна, значит должны ж быть русские рядом. Тебя как зовут? О, Санек, слушай сюда. Мочевина есть, олово и медь в виде проволоки. Нужны компьютеры и сигареты. Давай к нам. Примем по высшему... Конкретно...

Самое удивительное, что мы действительно кое-чего покупали и продавали. Линда удивлялась. Я съездил в Швейцарию, Италию и в Москву с Ригой. Визы мне делала некто Соня – благообразная старушка, имевшая контакт с Интуристом. Она много курила, и, затягиваясь, говорила низким голосом:

– Сашенька, зачем вы возвращаетесь в эту страшную страну? У вас ведь и грин-кард еще нет. Вас арестуют и сошлют в Сибирь. Когда мы приехали в Америку, нам выдали грин-кард прямо на пароходе. А вы – беженец, Америка не станет вас выручать...

Потом партнеры в Лугано погрызлись и пострелялись между собой. А потом Линда сказала, что она снова беременна и предложила мне купить у нее компанию по какой-то совершенно неразумной цене. Я обиделся и сел на пособие по безработице. Партии компьютеров бороздили просторы Мирового океана. От нечего делать я стал посылать статьи в «Новое русское слово» и лос-анджелесскую «Панораму». Их печатали, я получал гонорары и лестные отзывы. Кроме того, впервые в жизни я завел дневник. Он не отличался аналитикой. Запись от 23 июля 1991 года, например, выглядит так: «Завтра у Милы день рождения. Может, газету открыть?».

...Выслушав все «против», мы с женой проголосовали «за».

– Ты будешь продавать рекламу, – сказал я ей. – А я писать.

Ей бы возмутиться, вспылить, отказаться. Но она, к сожалению, согласилась.


Рекомендуем почитать
Тополиный пух: Послевоенная повесть

Очень просты эти понятия — честность, порядочность, доброта. Но далеко не проста и не пряма дорога к ним. Сереже Тимофееву, герою повести Л. Николаева, придется преодолеть немало ошибок, заблуждений, срывов, прежде чем честность, и порядочность, и доброта станут чертами его характера. В повести воссоздаются точная, увиденная глазами московского мальчишки атмосфера, быт послевоенной столицы.


Чёртовы свечи

В сборник вошли две повести и рассказы. Приключения, детективы, фантастика, сказки — всё это стало для автора не просто жанрами литературы. У него такая судьба, такая жизнь, в которой трудно отделить правду от выдумки. Детство, проведённое в военных городках, «чемоданная жизнь» с её постоянными переездами с тёплой Украины на Чукотку, в Сибирь и снова армия, студенчество с летними экспедициями в тайгу, хождения по монастырям и удовольствие от занятия единоборствами, аспирантура и журналистика — сформировали его характер и стали источниками для его произведений.


По быстрой воде

Эти строки писались при свете костра на ночных привалах, под могучей елью, прикрывавшей нас от дождя, в полутьме палатки, у яркой лампы в колхозной избе и просто в лодке, когда откладывались весла, чтобы взять в руки карандаш. Дома, за письменным столом автор только слегка исправил эти строки. Не хотелось вносить в них сухую книжность и литературную надуманность. Автору хотелось бы донести до читателя в этих строках звонкий плеск чусовских струй, зеленый шум береговой тайги, треск горящих в костре сучьев и неторопливый говор чусовских колхозников, сплавщиков и лесорубов… Фото Б. Рябинина.


Первый и другие рассказы

УДК 821.161.1-1 ББК 84(2 Рос=Рус)6-44 М23 В оформлении обложки использована картина Давида Штейнберга Манович, Лера Первый и другие рассказы. — М., Русский Гулливер; Центр Современной Литературы, 2015. — 148 с. ISBN 978-5-91627-154-6 Проза Леры Манович как хороший утренний кофе. Она погружает в задумчивую бодрость и делает тебя соучастником тончайших переживаний героев, переданных немногими точными словами, я бы даже сказал — точными обиняками. Искусство нынче редкое, в котором чувствуются отголоски когда-то хорошо усвоенного Хэмингуэя, а то и Чехова.


Госпожа Сарторис

Поздно вечером на безлюдной улице машина насмерть сбивает человека. Водитель скрывается под проливным дождем. Маргарита Сарторис узнает об этом из газет. Это напоминает ей об истории, которая произошла с ней в прошлом и которая круто изменила ее монотонную провинциальную жизнь.


Жуткие снимки

Братик погиб, мать уехала, а у отца новая семья в другом городе. Но она сможет выжить одна. Сможет не сойти с ума от тоски по братишке, призрак которого просится жить в ее рисунках. Выдержит ненависть бабушки, которая не считает ее родной внучкой, и не сломается, узнав, что было скрыто в заколоченных комнатах их квартиры. Вступит в схватку, когда уцелеть нет никакой надежды, никаких шансов. Только вера в чудо.