На седьмой день - [4]

О ДОРОГОМ

Не знаю, как вы, а я себе рубашки за двести долларов не покупаю. Я считаю, что двести долларов – дорого за рубашку. А вот давеча в Майами купил. И даже потом ужинал в ней с одним миллионером и его русской женой. Причем русская жена говорит:

– Ой, я знаю эту фирму. Она очень дорогая. Наверное, долларов двести...

А миллионер говорит:

– Двести – это дорого за рубашку. Особенно в такое время, когда инфляция и все такое. И вообще, здесь скоро будет вторая Веймарская республика...

Я говорю:

– Это когда у них там столько денег напечатали, что коробок спичек стоил 100 тысяч марок?

– Точно, – говорит. – Поэтому не надо покупать такие дорогие рубашки. Вот я, к примеру, миллионер, а моя рубашка стоит пятьдесят долларов. А твоя в четыре раза дороже. Это недальновидно, – говорит.

Мы с женой переглянулись.

– Вы, – говорим, – конечно, правы, господин миллионер, только мы не то чтобы гоняемся за двухсотдолларовыми рубашками. Просто так получилось. Мы ее вынуждены были купить...

...А накануне, надо сказать, нас пригласили американские друзья, у которых есть сын – одноклассник нашего сына. Только не в гости пригласили, а в магазин, который держат их родственники. Они решили пригласить туда состоятельных людей на следующий день после Дня благодарения, чтобы распродать свою дорогую продукцию. И, видно, решили, что мы тоже состоятельные.

– Мы, – сказали они, – заскочим в магазин, а потом поедем в кубинский ресторан.

– Хорошо, – говорим. – Давно мы не были в магазина х ...

Приезжаем в магазин. Здорово. Если кто бывал в бутиках Сохо, так – точно, как там. Народ волочится, щупает товар, морщится от цен. Цены, прямо скажем, кусаются. Куртки какие-то по две с лишним тысячи, джинсы по шестьсот, рубашки, как уже отмечалось, по двести.

Ну, мы тоже подивились наглости хозяев и подошли к стойке, где стояло вино и сыры всякие. Я стал с сомелье разговаривать. Оказалось, он предлагал словацкое вино. Очень неплохое, между прочим. Красное и белое. Довольно приятное на вкус.

Вообще-то я больше – по водочке или текиле, но, думаю, попробую-ка я словацкого вина.

И попробовал. Один бокал попробовал, второй. Подружился с сомелье. Он мне и третий налил. И тут я думаю, а где это мои жена и сын? Смотрю, сын слоняется без дела с одноклассником, а жена стоит и разговаривает с пожилой дамой и ее, по-видимому, мужем. Дай, думаю, подойду, поразговариваю. Не все же время с сомелье разговаривать...

Подошел. Разговор, конечно, идет светский. То есть американцы расспрашивают жену про Путина. И жена им бойко отвечает и для пущей убедительности жестикулирует.

Я говорю:

– Если вы не прекратите говорить о Путине, я начну говорить о Буше, а это может плохо кончиться.

Американцы говорят:

– Мы и сами не можем понять, как так получилось, что нами восемь почти что лет руководил идиот...

Я говорю:

– Тогда лучше давайте о Путине. Потому что я за этого, как вы выражаетесь, «идиота» – голосовал...

Они говорят:

– Да мы тоже.

Тут хозяйка бутика подходит и говорит:

– Ну как, вам нравится мой магазин?

– О, – говорим, – конечно! Замечательный просто магазин. Прямо глаза разбегаются.

Жена спрашивает:

– А как вообще бизнес?

Хозяйка отвечает:

– Ой, постучите по дереву! Очень неплохо, знаете ли, идет наш бизнес.

И видя, что жена ни по какому дереву не стучит, говорит:

– Вы все-таки по дереву постучите!

Жена говорит:

– Вы не волнуйтесь, у меня глаз добрый.

– Ну, тогда хорошо, – говорит. И отходит.

Я стою с бокалом красного вина, и американцы говорят:

– Если вы не хотите говорить о Путине, то хотя бы скажите, как вам нравится вино?

Я уже раскрываю рот, чтобы похвалить словацкое вино и заодно хозяев бутика за предоставленную возможность пощупать сыр и дорогие вещи, как моя жена, у которой действительно обычно добрый глаз, производит какое-то импульсивное движение, которое завершается контактом с моей рукой, держащей бокал со словацким красным вином, и этот бокал взмывает ввысь!

И, согласно физическим законам, его содержимое выплескивается, и фонтан багровых брызг притягивается к земле. Я заливаю рубашку, сорок пар джинсов по шестьсот, несколько курток по две тысячи, немеряное количество свитеров по триста-четыреста, кожаное пальто (боюсь сказать за сколько) и другой ассортимент.

Кроме того, я заливаю пожилую американку, одетую в Дольче Габбана, ее мужа-мебельщика, свои практически новые туфли и белоснежную шаль своей жены, чего особенно жаль.

– Ёлы-палы, – с неподдельным удивлением говорю я. – Вроде бы небольшой бокал, а я, кажется, облил тут все.

– Саша, – говорит моя жена, – мы им испортили «мерчандайза» тысяч на десять!

– А также вот бабушкино модное достояние, – говорю. – Извините, бабушка...

– Какой кошмар! – говорит жена. – Нам придется все это купить!

– Это, – говорю, – вряд ли, – а вот майку какую ты мне тут найди, поскольку моя рубашка непригодна для похода даже в «Макдональдс», а не то что в кубинский ресторан.

Но жена меня не слушает, а очень переживает и пытается спрятать испорченный товар под еще неиспорченный.

Залитая мною бабушка говорит:

– Вот вы еще свитерок не заметили – надо тоже спрятать. Хотите, я вам помогу?