На седьмой день - [11]

– Как не возьмут? – спросил сосед. – А Зингер?

– Зингер, Витя, не еврей, а немец, – назидательно сказал папа, и мы ушли.

Я до сих пор благодарен отцу за то, что он познакомил меня со ставшим впоследствии выдающимся тренером Виктором Васильевичем Тихоновым и его сыном Василием, который, кстати, до великих игроков действительно не дорос, но превратился в классного тренера.

Хоккейные, футбольные, баскетбольные и волейбольные матчи мы посещали часто. Я знал почти всех игроков. Они дарили мне сломанные клюшки и почти новые наколенники. Папа выписывал «Советский спорт» и «Футбол – Хоккей» и вел статистику чемпионатов по хоккею и футболу. Папу приветствовали все, и было видно, что люди искренне к нему относятся хорошо. И я не понимал, почему так же хорошо, как и все остальные, к нему не может относиться моя мама. И, похоже, папа этого тоже не понимал, потому что постоянно пытался прояснить волновавшую нас обоих ситуацию и задавал маме бесконечные вопросы по существу проблемы, и хотя выяснения облегчения никому не приносили и заканчивались хлопанием дверей, они продолжались вплоть до развода.

Разведясь, они оба вздохнули с облегчением и начали жить. И я, конечно, давно уже понял, что спасать в таких случаях можно только то, что есть. Если ничего нет (даже при наличии детей), то не стоит терять время. Потому что время – это все-таки не деньги, а жизнь. А жить нужно в радость.

Я рад за отца, потому что в его жизни была большая любовь, предмет которой теперь живет в Мичигане, и прекрасный плод этой любви – моя замечательная сестра Диана, которая живет в Огайо. Она недавно вышла замуж за симпатичного, воспитанного, породистого мексиканского молодого человека по имени Маноло, и теперь мои племянники будут иметь мексикано-латышско-еврейский окрас, родственников в курортной жемчужине Юкатана Мериде и в совершенстве владеть испанским.

Такого развития событий папа, конечно, не мог предвидеть, когда отправлял белокурую и юную Диану в Америку ко мне, уехавшему за год до этого. Он собирался приехать сюда летом или осенью 93-го. Собирался работать на любой работе, помогать мне делать газету и нам – с внуком. Вызов должен был привезти я в январе. Я и привез. Только вот он не смог им воспользоваться. В субботу вечером он шел на последнее перед моим приездом ночное дежурство в свою больницу и недалеко от входа в нее на него напали восемь отморозков, ударили по голове, ограбили, раздели и вырвали изо рта золотые коронки. Я узнал об этом спустя десять часов, когда мой отец уже лежал в отделении реанимации 1-й Рижской городской больницы с разрушенным от зверского удара стволом головного мозга. До этого он, истекая кровью, пять часов лежал у входа в больницу, пока на него не наткнулся наряд милиции.

– Безнадега, – сказал мне друг отца, профессор Осокин, которого я помнил с детства.

– Я вылетаю, удержите его! – попросил я.

Его удержали, но спасти не могли. За несколько дней, предшествовавших похоронам, я узнал от остальных его друзей о своем отце больше, чем за всю предыдущую жизнь. О том, как он стремился сохранить свою первую семью из-за меня и на что шел во имя этого, как переживал из-за того, что наши отношения не складывались впоследствии, причем брал вину на себя, хотя по-настоящему-то виноват я, вернее, мой в то время юношеский максимализм и клиническое упрямство. Как гордился моими журналистскими успехами и ранним карьерным расцветом, красавицей-невесткой, крепышом-внуком, как плакал, когда узнал, что я уезжаю.

На вокзале, стоя у вагона поезда Рига – Москва, он обнял меня и все-таки не выдержал:

– Ну все, сынок! – сказал он. – Счастливого пути! Прости меня за все.

– Что ты, папа? – искренне удивился я. – За что?

– За все, – сказал он. – Ты поймешь. Еще рано.

– Мы обязательно увидимся, слышишь? – сказал я.

Он покачал головой и сказал то, чего ему не следовало говорить, и то, к чему мне следовало бы прислушаться:

– Не увидимся! Я чувствую, что не увидимся.

Я не прислушался. Я тогда думал, что это он – от слабости. Я тогда еще не знал, что он – сильный.

– Марк Этман, – сказал я, – мы увидимся. Я обещаю.

Недавно я пересматривал кассету с записью отъезда из Риги. Теперь, просматривая эту ленту, я ищу в толпе только одно лицо – лицо моего отца. Чтобы попросить прощения за мои на него обиды.

Мы оба оказались правы. Мы увиделись, как я и обещал, но он меня не видел, как и предполагал. Глубочайшая кома. И полная безнадега, как сказал доктор Осокин.

К сожалению, мой отец смог увидеть только одного своего внука – моего старшего сына, который сам недавно подарил внука мне. Его тоже зовут Марком.

Марк Этман... Праправнук очень хорошего еврейского артиста. Правнук отличного врача и хорошего человека, который всю жизнь пытался делать добро из зла, потому что ему больше было не из чего его делать. Я надеюсь, что у Марка Этмана 2006 года выпуска будет другой материал для работы...

ЛЕТО ШЕСТОЙ СКАМЕЙКИ

...Ливень перестал хлестать так внезапно, словно кто-то наверху вспомнил, что оставил воду включенной, и, хлопнув себя по лбу, торопливо закрутил кран. Невесть откуда взявшийся ветер в мгновение ока разогнал тучи, серые и пустые, как откачанные цистерны. Они обиженно поплыли за море. В Швецию.