На самом деле - [5]

Потом они меня били. Они умели бить. Было больно так, что только сипел сквозь зубы. И все думал, что же там друг, что ж он не выходит на помощь. А друг как раз придремал. После самолета, да после водки этой — сморило его в тепле и тишине.

Тут им стукнуло в голову, что действительно в школу надо ехать. Мол, у них все за одного, а потому они тут кого угодно — в хлам. Но другу помочь надо. Нельзя, мол, Дуба на переэкзаменовку. У него по дому дел много.

Иващенко сел сзади и все колол меня ножом в плечи и в шею. Кольнет, надавит — отпустит. Кольнет, кровь пустит — отпустит. Я в зеркало гляжу, а он совсем уже мутный какой-то. Такой и убить может.

Что? Климов? Это вот ваш Портос? Он как раз и бил. Удар у него мощный. И знает… То есть, знал, куда и как бить.

Сели все в машину. Я пристегнулся. Справа был как раз Стрельников. Он сказал, чтобы я не боялся. Если все сделаем, как надо, так отпустят меня сразу. А у самого — тоже нож. Длинный и узкий такой. И я же знаю, что своих свиней он всегда сам бил. Да знаю, знаю, что на бойщика в семье денег просто не было, а мясом они теперь не берут… Но вот нож — был.

И эти трое сзади.

Поехали.

А они под кайфом, что ли. Быстрее, быстрее — кричат. И Иващенко, Атос ваш, кровей благородных, все сильнее и сильнее колол сзади. Все плечи изрезал. И смеялся, что знает, как надо, что не истеку я кровью до смерти, что это все — для учебы. Чтобы, мол, знал учитель свое место и не рыпался.

Вот попробуйте вы за рулем, все быстрее и быстрее, и эти маньяки…

Да, маньяки! И не кричите тут! Я, как обещал, всю правду!

Тут вот кочка какая-то попалась, что ли. Нож у него сорвался, похоже, и прямо по кости мне. Боль была такая, что в глазах почернело. Только и слышал крик — куда, падла — и все.

Очнулся уже в овраге. Ремень спас и подушки. А Стрельников не пристегивался. Он так и вылетел в окно, наверное. Ну, а сзади…

В общем, я теперь, выходит — пьяный убийца.

А дети ваши — голуби белые.

Да, решайте, что хотите! Мне тут все равно теперь не жить. Все равно куда-то деваться. Так хоть и в тюрьму. У нас же смертная казнь все равно под запретом…

* * *

— Это ведь ты все придумал, да? Сам придумал? Это же не взаправду все было? Ты зачем такое страшное рассказываешь?

— Да, это я все придумал. А по-настоящему все было совсем не так. Они избили, отпинали своего учителя до бессознательного состояния, с гоготом сели в его машину и поехали кататься по городу. Не справились с управлением, въехали в столб. Со смехом вывалились наружу, кинули ключи с моста в овраг — пусть поищет — и пошли по домам. Потом у всех была длинная жизнь, семьи, дети. То есть, не была, она и сейчас есть — эта жизнь. Иногда, редко-редко встречаясь случайно где-то здесь, они вспоминали эпизоды своей безбашенной и бесшабашной юности, смеялись, хлопали друг друга по спине — а он-то, а он, а ты ему раз-раз-раз, а он хр-р-р, а я — бац…

А учитель тогда долго лежал на асфальте. Друг, не дождавшись, выбежал. Увидел, вызвал скорую. Тяжелая черепно-мозговая. Перелом основания черепа. Полгода в больнице, потом в другой. Инвалидность. Как, кто и почему — ничего не помнит. Это медики знают, что так обычно и случается после тяжелого сотрясения. Да ведь еще и ночь была. Темно. Когда друг к нему заходит — редко-редко — о том случае они не вспоминают. Потому что — о чем вспоминать? Это только в кино после случившегося друг проводит тотальную проверку и зачистку, и великую жестокую мстю. На самом деле все бывает гораздо проще.

В милиции дело осталось глухим висяком. Через пять лет списали в архив.

— А как же суд?

— Какой суд? «Висяк» — он и есть «висяк». Суд — это я придумал для художественности рассказа.

— Но ведь все знали?

— Это был маленький город, в нем все и всё знают. А учитель — приезжий. Вот и все.

Ненадежный

— А прямо до места нельзя было доехать?

Пашка пыхтел и злился. В жаркую погоду тащиться по пыльной грунтовке с полным рюкзаком, палаткой в чехле поверх него, спальником, принайтованном сбоку, да еще с двумя пластиковыми бутылями воды в руках — это как? Не считая еще всякого металла, навешанного спереди и сзади, и слева, и справа. Тут уж никакая разгрузка не поможет. Да и сама разгрузка с оттопыренными всякими нужными мелочами карманами была весом как полноценный бронежилет.

— От станции автобус только досюда ходит. А дальше пешком. Все равно кому. Хоть «оргам», хоть мастерам, хоть игрокам. Кто хочет — тот всегда дойдет.

Мишка тоже постоянно вытирал пот — то рукавом, то беретом, который давно снял и держал в руке. Кто-нибудь другой посмеялся бы: летом — и в берете! Есть ведь бейсболки. Шляпы разные бывают. Наконец, просто панама камуфляжная — и та легче и удобнее берета. Но Мишка везде и в любую погоду таскал свой черный берет. Он считал, что в таком берете похож на Че Гевару. Только пока без бороды и усов.

Девчонки молчали. Им тоже было жарко. Но все же груз у них был меньше. Как бы даже не вдвое меньше. Рыцари тащили за себя и за них. К тому же, говорили ведь, что идти тут совсем недалеко.

— Вон деревня, — ткнул рукой Юрка. — А вон сразу лес. Там и речка есть, искупаемся потом.