На руинах «Колдовства» - [7]

— Проклятые лицемеры! — пробормотал один из мужчин, до сих пор молчавший. — Знаете, что заедает этих «освободителей» [2]? Они завидуют нашему образу жизни. Слово джентльмена!

Антуанетта подошла и встала между Симоной и мужчинами.

— Ты собираешься весь остаток дня подслушивать эту разгоряченную политическую болтовню или пойдешь наверх отдохнуть, чтобы хорошо выглядеть на балу?

Симона извинилась перед своими соседками и присоединилась к сестре и женщинам, собиравшимся вздремнуть днем, чтобы выглядеть свежими перед праздничным вечером. Когда они вошли в дом, Антуанетта поддразнила:

— Ты хочешь занять место мадам де Ларж?

— Она так подумает, когда услышит все, что доложат ее друзья, — сказала Симона с проказливой усмешкой.

Тони хихикнула:

— Ты без памяти влюбилась в нашего красивого хозяина, дорогая?

— Не будь смешной! Я просто хочу доставить ему немного хлопот с его любовницей.

Но она отвернулась, чтобы сестра не видела ее лица.

Когда они дошли до комнаты Симоны, Тони не осталась поболтать.

— Я пойду в детскую проведать своих бесенят. И тебе необходим отдых, если ты собираешься одержать победу сегодня вечером.

— О, перестань! Я развлекаюсь, вот и все.

Симона устроилась под москитной сеткой, защищающей ее кровать. Жалюзи в комнате были слегка приоткрыты, чтобы впустить легкий ветерок, но девушка была слишком полна свежих впечатлений об Аристе Бруно, чтобы забыться сном. Арист уже не тот неуклюжий юноша, который уехал в Париж восемь или девять лет назад, но и не такой, каким она мысленно представляла его после возвращения из Франции.

Девушка вспомнила ощущение колоссальной энергии, когда он промчался мимо нее в зарослях на своем горячем жеребце. Это рассердило ее, но и взволновало, что признала она теперь. Только мужчина с такой необычайной энергией и силой воли мог заинтересовать ее.

И Симоне явно понравилось, что он привез розу в память о своем покойном отце. Она не могла забыть оттенок ласкового сожаления в его голосе, когда он говорил об этом. И об ее арабских скакунах он говорил с редкой теплотой. Ах, но они действительно красавцы!

Однако воспоминания о несчастной плачущей рабыне вернулись к ней, насмехаясь над ее попытками найти причину своей удивительной симпатии к Аристу Бруно. Почему он отказался продать свою горничную? Неужели правда, что Арист держит ее для… для того, чтобы пользоваться ее «молодым телом»? Означает ли это, что он один из тех креольских мужчин, которые одновременно владеют двумя женщинами: одна — для дневного света общества (и при этом замужняя дама!) и другая — для тайных ночных утех?

Она перебрала в памяти несколько замечаний, которые Арист сделал во время обсуждения мужчинами закона, запрещающего освобождение рабов. Позиция Ариста была такой же, как любого ее знакомого плантатора, и более разумной, чем Робера.

Ее отец владел множеством рабов и был добр с ними. И он не «использовал» невольниц таким предосудительным образом, как некоторые вполне порядочные плантаторы. Симона поморщилась от этой мысли. Их действия и поступки не были похожи на соглашения некоторых белых мужчин с прекрасными свободными квартеронками, соглашения, почти как тайные браки, а больше походили на… ну, на нечто неприличное.

Симона с тревогой осознала, что смотрит на рабство, которое спокойно принимала все свои двадцать четыре года, в ином свете, подвергая сомнению его воздействие на общество, в котором родилась, и особенно на близких ей людей.

Ее отец, например. Он разумен и человечен. Она уважает его трудолюбие и в юридической практике и на плантации. «Как возможно отказаться от рабства, уже оказавшись в его паутине? — спрашивал он однажды во время разгоряченного спора и утверждал: — Рабство жизненно необходимо для сельскохозяйственного Юга! Как плантатор может выращивать хлопок или сахарный тростник без рабов?!»

Симона беспокойно металась в постели. «Северяне, не выросшие среди всего этого, крайне невежественны в вопросах рабства», — говорила она себе.

И в том, что сказал Арист, не было ничего, отличного от позиции ее отца. Но она не переставала взволнованно размышлять, почему горничная Ариста считала, что ей необходимо выбраться из Бельфлера. Она очень хорошенькая, вот в чем ее проблема. Но как она может быть так уверена, что новый хозяин будет вести себя иначе?

Симона села и взбила подушку, напомнив себе, что, если бы здесь была мадам де Ларж, она бы перекинулась с Аристом Бруно лишь парой слов. Так почему же она не может выбросить его из головы и заснуть?

Комната была жаркой, воздух — неподвижным, и когда Симона увидела остановившуюся на галерее за окном фигуру, то была не уверена, не во сне ли. Она почувствовала, что это Арист Бруно, хотя могла видеть лишь туманный силуэт через тонкую ткань, окружавшую ее кровать, и жалюзи, но невозможно было ни с кем спутать его широкие плечи и голову, как у льва.

Симона лежала поверх простыней в легкой сорочке, и ее охватило жаркое смущение, несмотря на уверенность, что ее нельзя увидеть с галереи. Какое-то насекомое с отчаянным жужжанием билось о москитную сетку, пытаясь добраться до нее. Силуэт исчез.