На руинах «Колдовства» - [5]

Симона подняла свой бокал и сказала:

— За оленя!

И Арист присоединился к общему смеху.

— За оленя! — закричали мужчины.

— …который подарит нам еще одну прекрасную охоту, не так ли?

— Мы поймаем его в следующем году. Вы согласны, мадемуазель? — воскликнул джентльмен, сидящий напротив Симоны.

Она улыбнулась ему, затем поймала взгляд женщины, сидящей рядом с ним, близкой подруги Элен де Ларж, насколько она знала. Глаза этой женщины алчно следили за Аристом, и Симона повернулась к нему.

Он глядел на нее сверху вниз сонным томным взглядом, вызвавшим странную дрожь в ее животе.

— Вы знаете, что очень привлекательны, не правда ли? — тихо спросил Арист. — Вы принимаете комплименты, мадемуазель, как будто слышите их каждый день.

Она недоуменно пожала плечами:

— В конце концов, я некоторое время выезжаю в свет, как вы любезно напомнили сегодня утром.

Он вздрогнул — или притворился, что вздрогнул, — и с обаятельной улыбкой сказал:

— Я извинился, не так ли?

— И я приняла ваши извинения, месье.

Теперь она видела, что его глаза не такие уж карие, как ей показалось вначале, а с более темными коричневыми искорками вокруг черных зрачков. Ей представились прекрасные скалы, омываемые кристально чистой водой, отражающей солнечный свет.

Его густые темные ресницы опустились, он давал ей понять, что она смотрит на него слишком пристально. И как будто намек на улыбку показался на его лице.

Раздосадованная, Симона опустила глаза на свой бокал и мысленно встряхнула себя. Она невосприимчива к его обаянию, не так ли?

Случайно подслушанный разговор двух горничных снова вспомнился ей, и она с трудом подавила сильнейшее желание выпалить, что хотела бы купить одну из его горничных. Что бы он ответил на это?

— Знаете, цвет вашей кожи очень похож на розу, цветущую в моем саду? Я привез ее из Парижа, просто сухие корни. К несчастью, розы плохо приживаются в этом климате, не то что вы, мадемуазель.

— Я родилась здесь. И это безумие выращивать розы, когда у нас столько пышных цветов.

— У моего отца была страсть к розам. Я привез ее для него, хотя понимал, что он никогда ее не увидит. Она из садов Версаля.

Симона неожиданно почувствовала, что тронута. Она помнила старого месье Бруно с кустистыми белыми бровями как пугающего своей строгостью ревнителя дисциплины, но он сделал сады Бельфлера знаменитыми.

— Я надеюсь, эта роза ему бы понравилась, — тихо добавил Арист. — Я покажу вам ее после завтрака. Вы танцуете так же хорошо, как скачете на лошади, мадемуазель? Если да, то предупреждаю: я хочу, чтобы вы танцевали только со мной сегодня вечером.

Симона снова ощетинилась. Какое высокомерие! Какая самонадеянность!

— Я танцую божественно, — сказала она, обворожительно вскинув голову, — но боюсь, что уже обещала большинство своих танцев. — Затем она ехидно улыбнулась, подумав, как бы развеселилась Антуанетта, если бы слышала этот разговор, и спросила: — Почему вы так долго оставались в Париже, месье? Из-за женщины?

— Нет.

— Тогда из-за чего же?

— Из-за женщин, — сказал он таким громким самодовольным шепотом, что все за их столом захихикали.

Ух, ну и мошенник! Симона захлопала ресницами с притворной обидой.

— Вы поддразниваете меня, месье!

— Ну конечно. Вы очаровательны, — добавил он и слегка коснулся ее руки, державшей вилку.

Ее легкий вздох был подхвачен сидевшими за столом женщинами. Арист нежно улыбнулся Симоне, как будто прекрасно понимал, какие чувства вызвало в ней его мимолетное прикосновение.

«Я не желаю близко знакомиться с ним», — напомнила она себе… однако… однако… этот веселый флирт становился опасным, так как что-то в ней властно отвечало на чувственные сигналы, которые он вольно или невольно посылал ей.

— И все-таки, почему вы так долго не возвращались, Бруно? — спросил один из мужчин.

— Правда в том, — со смехом признался он, — что мой отец и я не сходились во взглядах. Он не давал мне возможности участвовать в его делах.

— Почему? — спросила Симона. — Вы были так неспособны?

— «Неспособен»? Я? — удивленно прорычал Арист, когда остальные мужчины рассмеялись. (Оказывается, у этой розы есть шипы!) Затем он сухо признал: — Мой отец так думал. Я никогда по-настоящему не интересовался сахарным тростником. Я доверил управление плантацией умелому надсмотрщику, оставшемуся от отца.

— Неужели? — спросил кто-то. — Вы можете пожалеть об этом, месье.

— Я так не думаю, — любезно ответил Арист.

Симона поняла, что ее колкость причинила ему настоящую боль, и эта мысль почему-то вызвала в ней странное чувство сожаления. Она напряженно слушала, как он продолжал:

— Еще юношей я был зачарован речными судами моего отца. Теперь я развиваю это дело. Почему мы должны зависеть от Севера, когда нам требуется транспорт?

— Правильно, правильно! — сказал плантатор, сидевший напротив него. Он встал и громко провозгласил тост за хозяина. По всей галерее мужчины встали с одобрительными криками, а женщины подняли бокалы. После тоста разговор за столом Ариста стал общим, вернувшись к утренней скачке и к охотам прошлых лет.

Джентльмен справа от Симоны пустился в восторженные воспоминания. Симона слушала его, обратив внимание, что женщины напротив обмениваются замечаниями, разобрать которые она не могла, но прекрасно представляла, что говорят подруги отсутствующей мадам де Ларж: «Посмотрите, как она строит ему глазки! Так явно!» — «Должно быть, она в отчаянии. В конце концов, ей уже все двадцать четыре года!» — «Но у него совсем нет стыда! Так интимно трогать ее прямо перед нашими глазами!»