На рубежах Среднерусья - [43]

За годы работы в том узком кругу, который образовал Сталин для решения оперативно-стратегических проблем, Василевский старался ничем не выделяться в нем, более того, стушевал свою работу, нередко выставлял на служебный пьедестал своего заместителя или того, кто готовил материалы для обсуждения на заседании Ставки. И все же от месяца к месяцу все, кого вызывал Сталин на заседания Ставки, не сомневались, кто же в действительности выдвигает те идеи, которые составляют основу директив или приказов.

После Сталинграда Верховный стал намного чаше произносить фразу: «А что по этому вопросу скажет Генеральный штаб — то есть Василевский?» Многие ответы Александра Михайловича без существенных поправок Верховный использовал в своих заключениях.

Самые высокие начальники, входя в круг приближенных Сталина, обретали в своем представлении особую значимость, соответственно менялась и форма их поведения. И все же человеческая сущность, предложения Василевского более часто, чем других, оценивались Верховным одобрительно, что задевало самолюбие иных генералов и маршалов. Они принимались горячо отстаивать свое мнение. Сталин обычно терпеливо выслушивал их и затем огорченно заключал: «Что ж… в примечании к директиве можно отметить выдающийся вклад в нее обидевшегося товарища. Может быть, проголосуем за мое предложение?» Проносившийся по кабинету смешок успокаивал жаждущего попасть в большую историю, и совещание возвращалось в деловое русло.

Сталин хорошо знал круг ответственных генштабистов, которых Василевский собрал вокруг себя.

Никто из них, как и сам Василевский, не претендовал на особое внимание к себе Верховного.

После провала Ржевской операции, и особенно вялого преследования вражеских сил при уходе их из Ржевского выступа, Конева не приглашали на заседания Ставки, и он полагал, что его отодвинули во второй или третий ряд военачальников, которые способны проводить лишь несложные операции, и поэтому он с нетерпением ждал оценок начальника Генштаба его решений по Степному фронту. Нетерпение Конева имело свою предысторию. Уже в Гражданскую, когда он только разменял третий десяток, его назначили комиссаром бригады, фактически дивизии, ибо в ней было три полка и спецподразделения, равные дивизионным. Если учесть, что комиссар по правам был равен командарму, то можно представить, на какую высоту взлетел Конев.

Война в России замирилась в двадцатом году, а на Дальнем Востоке продолжалась еще два года. Конев выдвигается в комиссары штаба Народно-революционной армии Дальневосточной Республики! Новое назначение ставит его в один ряд с главкомом Блюхером. Высокие и ответственные должности сформировали его характер, в котором выделялись комиссарская решительность, партийная требовательность и незаурядная настойчивость.

Наметившийся в Красной Армии переход к единоначалию потребовал политически подкованных командиров, и Конева направляют учиться в Военную академию имени М.В.Фрунзе. Она давала основательные знания, но с одним недостатком — поощрялась революционная решительность. Даже если слушатель нецелесообразно выбирал направление главного удара или района сосредоточения усилий в обороне, недорабатывал боевое обеспечение, — проявление решительных намерений покрывало допущенные ошибки в организации боя, и слушатель получал благополучную оценку.

Нерешительностью Конев не страдал. Всегда стремился к полному разгрому противника, но в планировании деталей наступления или обороны допускал промахи. За них журили, но не слишком снижали оценки. И этот недостаток вошел в сознание: решительные действия перевесят мелкие ошибки. Когда операция начиналась и шла по такой формуле — это оправдывалось, но как только требовалось ее скрупулезная подготовка и осмысленное управление войсками — операция давала сбой. За два года войны у Конева их случилось четыре. Оказавшись в опале, он осмыслил свои неудачи и собрался управлять новым фронтом так, чтобы уже в первом сражении добиться ощутимого результата и затем развить наступление к Днепру. Назначение на важный фронт — последний шанс. Провалит операцию — окажется на Сибирском или Забайкальском округах, забытый всеми — и недругами и друзьями.

Василевский вроде бы с головой ушел в изучение фронтовых документов. Они были отработаны вполне логично и даже со штабным изяществом, не то что перед Ржевско-Сычевской операцией, когда замысел на овладение Ржевом Конев выразил аляповатыми дугами с короткими стрелами. Новый план операции был отработан добротно, и начальник Генерального штаба склонился к мнению, что в образе мышления и его отношении к планированию операций произошел существенный сдвиг, но рудименты прошлого кое в чем еще остались. Разговор решил продолжить вопросом:

— Вы, Иван Степанович, полагаете, что ваш фронт целесообразно в полном составе использовать для сокрушения обороны врага после его отхода в исходные района для наступления?

— Если наступление вражеских сил на обоих направлениях провалится, в образованных вмятинах окажутся крупные силы. Неуспех наступления заставит немецкое командование трезво оценить наши силы, собранные в Курском выступе, и отвести свои на хорошо подготовленные в инженерном отношении рубежи. Любая задержка с отводом войск из районов вклинения может обернуться для Гота и Манштейна тяжелыми последствиями — потерей Белгорода, Харькова, Донбасса, а в последующем и приднепровского промышленного района…