На распутье - [8]

— Раз уж я начал, дай закончить. Можно задать тебе вопрос?

— Пожалуйста.

— Что привело к гибели Гергея?

— Легкомыслие.

— И это все?

— Объективно — да. Знаю, ты спросишь: а субъективно? Поэтому сразу отвечу и на этот вопрос. Благородный порыв, который он считал великим революционным подвигом. Но он ошибался. Совсем не те настали времена, а он и не заметил, воздвиг себе баррикады, окопался в них, потом, почувствовав, что задыхается, попытался вырваться на простор. Этот его шаг был не чем иным, как самопожертвованием. Субъективно героический поступок. Но кому он нужен? Неужели ты считаешь, что подобные героические поступки способствуют делу прогресса производства на вашем заводе? Черта с два, извини за грубое выражение. Ты и сам это знаешь. Строительство коммунизма требует невиданно высокого развития техники, а управлять ею смогут лишь высококвалифицированные специалисты. В силу каких причин тот или иной индивидуум не стал им, это уже другая сторона вопроса, но каким бы сам по себе прискорбным, трагичным ни был этот факт, более того, по-человечески вполне объяснимым, сути дела он не меняет. Понимаешь? Не перебивай. Скажи, у вас все в порядке с внедрением новых видов изделий? Конечно, нет. А с совершенствованием производства? С современной технологией? С определением профиля? С взаимодействием, всех филиалов и головного предприятия? — Он умолкает и смотрит на меня, как боксер на нокаутированного противника. Может быть, ему даже немного жаль меня. Затем, уже без прежнего пыла, продолжает: — Видишь, каким стало ныне поле боя! Сейчас от каждого требуется очень много специальных знаний, нужны всесторонне подготовленные специалисты, высокообразованные технические руководители. Лишь после того, как мы будем их иметь, можно говорить о чем-либо другом, в том числе и о таких упущениях, как недостаточное внимание к старым кадрам, к тем, кто отстал, застряв в своем прежнем стрелковом окопе, тогда как фронт уже продвинулся далеко вперед…

Он быстро поднимается, достает бутылку с палинкой, ставит передо мной рюмку, наливает и чокается.

— Ты должен забыть эту историю, товарищ Мате. Знаю, знаю, еще не зарубцевалась рана, к тому же и вчерашний суд опять разбередил ее. Но если уж быть до конца откровенным, то позволь мне сказать, что вы на очень плохом счету. Причем дело давно уже вышло за рамки моей компетенции… — Он делает многозначительную паузу. — Значение вашего завода как поставщика оборудования отечественным предприятиям и на экспорт все более возрастает. А вы, по существу, два года топчетесь на одном месте. Я не сторонник того, чтобы часто менять руководящие кадры, но мне уже недвусмысленно дают понять, до каких, мол, пор можно испытывать терпение. Я понимаю, конечно, что не все зависит от тебя, знаю и то, что дело у вас наконец сдвинулось с мертвой точки. Но учти, надо мной тоже есть вышестоящие инстанции, а неполадки не на одном вашем заводе, хватает их и на других. — Он разводит руками, затем снова берет рюмку. — Давай выпьем. А потом ступай к себе и смотри оставь за воротами завода слюнтяйство. То, что ты переживаешь сейчас, благородно, доказывает твою человечность. Хорошее, ценное качество, но на нем далеко не уедешь. Постарайся успокоиться, не перегружай себя чересчур, а если очень устал, иди в отпуск. Ты два года не отдыхал.

Мы встаем, смотрим друг другу в глаза, пожимаем руки. Мягко закрывается за мной обитая кожей дверь.

Я спускаюсь в вестибюль, подхожу к столику с телефоном и спрашиваю у вахтера:

— Можно позвонить отсюда в город?

Набираю номер.

— Попрошу товарища Сегеди. Алло! Говорит Янош Мате. Здравствуйте, товарищ Сегеди. Мне необходимо с вами поговорить. Сейчас… Сегодня… Обязательно… В половине первого? Хорошо, буду…

Еще только начало одиннадцатого. Не пойду обратно на завод, все равно не смогу вести совещание, нет никаких сил. Впереди целых два часа. Неплохо бы сходить в кино, развеяться. Останавливаюсь возле тумбы с объявлениями, просматриваю, в каком кинотеатре что идет. Задерживаю взгляд на названии одного из кинотеатров. Заинтересовал меня не фильм, просто я вспомнил, что, кажется, именно там работает моя тетка Йолан.

До кинотеатра минут десять ходьбы. Сворачиваю с бульварного кольца в переулок.

В пропахшем пылью фойе (по размерам оно скорее напоминает прихожую) тесно, стены выкрашены в зеленый цвет, на одной из них висит афиша с изображением какой-то грудастой девы, дверь в зрительный зал задрапирована тяжелой бархатной портьерой, чуть в стороне от шее деревянная лестница на балкон.

Подхожу к кассе; пожилая женщина разгадывает кроссворд. Спрашиваю у нее, нельзя ли увидеть Йолан. Она смотрит на меня непонимающе, потом, встрепенувшись, просит подождать. Выглядывает в окошечко, подзывает невысокого мужчину в бриджах, что-то шепчет ему, тот косится на меня, затем кивает ей и скрывается на лестнице.

Сажусь на расшатанный стул против грудастой кинозвезды, она строит мне глазки, слышу доносящиеся обрывки английских фраз, кое-что понимаю, далеко не все, изредка из зала доносится смех публики, кто-то входит с улицы, покупает билет, уходит, в дверях задерживается и загораживает свет; мрак в фойе становится еще гуще.