На распутье - [79]

Застану ли я Гизи дома?

(Эта дорога ведет к нашему дому.)

Что она скажет о моем намерении?

(Это школа, ее надо обогнуть.)

Сможем ли мы начать все сначала?

(Скамеечка, площадка, качели.)

Теперь мы должны будем начать все сначала, вырвав из сердца прошлое и самих себя из его пут.

(Вон уже наш дом.)

Нечего мечтать о высоких материях, будем довольствоваться земными радостями.

(Здесь надо перейти на противоположную сторону.)

Приходится считаться с фактами.

— Товарищ директор!

Внезапно, словно аркан, наброшенный из-за угла, чей-то голос заставляет меня застыть на месте. Не может быть, наверно, мне померещилось.

— Товарищ директор! — как цепкие руки, тянутся ко мне из темноты эти слова.

Я резко поворачиваюсь и бегу. Желание спастись овладевает всем моим существом, как безумный мчусь через площадь, по цветочным клумбам, газонам. Стряхнуть с себя этот аркан, высвободиться…

— Товарищ Мате, подождите! — недоумевая, кричит кто-то позади, шумно и тяжело дыша.

— Нет! — громко отвечаю я, но спотыкаюсь и падаю, прямо в траву…

Шаги умолкают, и я совсем рядом слышу прерывистое дыхание.

— Товарищ Мате…

Это голос Кёвари, я узнаю его. Хочется провалиться сквозь землю, и я изо всех сил прижимаюсь к ней. Веду себя как мальчишка. Так продолжается несколько минут. Наконец здравый смысл берет верх. Я медленно поднимаюсь, вытираю руки, здороваюсь.

— Добрый вечер, товарищ Кёвари.

Он ловит мою руку, пожимает ее, некоторое время пристально вглядывается, затем вдруг обнимает меня. Лицо мое все еще горит от стыда. Приходится лавировать, искать выход из положения.

— С чего это вы расчувствовались, что за сентиментальности! — пытаюсь я перейти на повелительный тон.

Он разжимает объятия. Лицо его остается в тени. Беру его под руку и вывожу на свет.

— Ну-ка, дайте поглядеть на вас! Бегать, как вижу, вы умеете. Не очень задыхаетесь?

Скулить хочется, а я громко смеюсь. Тащу его дальше, прямо через клумбу. Мы садимся на скамейку.

— Ну, рассказывайте, как ваши дела? Ах да, мы же перешли на «ты». Как ты очутился здесь?

Он совсем смущен, что-то лепечет. Вначале я плохо понимаю, потом постепенно выясняется, что он хочет сказать мне. Уже третий день, как он поджидает меня здесь. Приходил на завод, как мы договорились на лодочной станции, и с тех пор разыскивает всюду. Ездил на Балатон, разговаривал с Гизи…

— И безуспешно? — поддеваю я его, а в душе все еще не могу оправиться от стыда и страха. Но тут я перегибаю палку, ибо он, обозлившись, переходит в наступление.

— К чему этот тон, товарищ Мате! Он не подобает тебе и не соответствует твоему нынешнему положению. Мне нужно поговорить с тобой, причем очень серьезно.

— Ну что ж, пожалуйста! — сдаюсь я.

3

Кёвари говорит долго, обстоятельно. На заводе он узнал об истории с Гергеем — я ему вскользь сказал о ней ночью, на берегу Дуная, но тогда до него не дошло, — о том, что я сам хотел подняться на кран, но Гергей опередил меня. Слышал о суде, о моем оправдании, наконец, исчезновении…

— Я понимаю, что все не так просто, — говорит он тихо. Голос его мягко стелется по безмолвному темному парку. — И… кое о чем я умолчал… Я был у жены Гергея.

Пауза длится бесконечно долго. Освещенные глазницы окон коробок-домов гаснут одна за другой.

— Ну и что же? — еле шевеля губами, произношу я.

— Мне все известно.

— Что «все»?

— Не заставляй рассказывать о том, о чем сам знаешь не хуже меня.

— Ладно, не буду. Я не заставлял тебя и выслеживать меня. Скажи, чего ты, собственно, добиваешься? Только покороче, мне некогда.

Я лгу, у меня не времени, а терпения нет. Надо уйти, оставить его здесь, меня не интересует его болтовня, сует нос в чужие дела, в мою личную жизнь… Значит, Гизи ждет, надеется, что я приду. Меня охватывает радостное волнение, хочется встать, бежать домой… Войду в переднюю, позову, она выйдет, ни о чем не станет спрашивать, я тоже не буду. Пойду в ванную, вымою руки, напущу теплой воды в ванну, разденусь, выкупаюсь, Гизи принесет мне пижаму, сяду в кресло, передо мной появится чашка кофе, просмотрю непрочитанные газеты, письма, как будто только что вернулся из сольнокского филиала… Затем я скажу Гизи: «Дорогая, не пора ли нам навестить твоих стариков. Хорошо бы съездить к ним. Знаешь, я думал… может, нам и в самом деле переехать туда, если ты не возражаешь…» А вместо этого я продолжаю сидеть, дожидаюсь чего-то, слушаю этого юношу, словно под гипнозом, а он готов еще глубже запустить лапы в мою душу. Зачем это ему?

— Помнишь, — слышу я голос Кёвари, — в кабине на лодочной станции я сказал, что ты служишь примером для нас…

— Потому что умею ловко лавировать, — иронизирую я.

— Да, я объяснил тогда именно этим, — подтверждает он. — Но с тех пор у меня на многое открылись глаза, многое изменилось. Мы были глупыми, не раскусили тебя. Вернее, я ошибся в тебе, переоценил. Думал, ты действительно не промах, и с тобой стоит дружить. Собственно говоря, хорошие отношения со своим директором никогда не повредят. А ты благоволишь ко мне, полагал я, потому что нуждаешься в поддержке молодежи. Один начальник делает ставку на пожилых, другой — на молодых. Нынче модно заигрывать с молодежью. Так я считал. Уж если быть до конца откровенным, то нужно признаться, что я немного разочаровался в тебе. Издали ты казался мне солидным, всесильным авторитетом. Когда же я познакомился с тобой поближе, побеседовал, вижу ты и позер немного, и хвастун, и даже смешон.