На распутье - [49]

Первый год он окончил со средним баллом три и семь десятых — не так уж плохо, если учесть, что за плечами у него было, да еще в далеком прошлом, всего лишь шесть классов начальной школы.

Я потому назначил его начальником производственного отдела, что тогда это был ключевой пост на заводе, кроме того, Пали попадал под мое непосредственное подчинение, а с другой стороны, становился прямым моим помощником.

Все эти месяцы завод переживал серьезный кризис. Многие наши изделия безнадежно устарели, были неимоверно дороги, сбывать их становилось все труднее, некоторые из них пришлось совсем снять с производства. Чуть ли не половина мощностей завода оставалась неиспользованной. Нам срочно надо было получить новые заказы, а от вышестоящих органов не поступало ни новых заданий, ни существенной помощи. Мы сами начали изучать рынок, и, взвесив все свои возможности, наладили производство многих товаров широкого потребления. Но это, само собой, могло рассматриваться как временная мера, как выход из положения лишь на первых порах, поскольку наш завод предназначен был главным образом для производства станков.

Так обстояли дела, когда Пали возглавил производственный отдел.

С тех пор как я стал главным инженером завода, работы у меня прибавилось, возросла ответственность, так как мы получили больше самостоятельности, но тем не менее оставалось достаточно и свободного времени, меньше стало общественных нагрузок. Так что я располагал возможностью распоряжаться временем после работы по своему усмотрению.

С весны мы с Гизи регулярно наведывались на лодочную станцию, в ту же самую кабину. В будни довольствовались тем, что удавалось отдохнуть здесь часок-другой, лишь бы не оставаться в коммунальной квартире, избавиться от жестокого, нервозного, перенаселенного, убогого, неуютного мира коммунального дома в Ференцвароше. С субботы на воскресенье, если позволяла погода, мы отправлялись в дальние прогулки на лодке.

Казалось, наша семейная жизнь наконец-то наладилась, и я по-настоящему отдыхал душой, в чем так нуждался. Мир в семье отодвинул на задний план прежние воспоминания, теперь одна мысль об институтском спортклубе, голосовании, Митю Тилле и других вызывала негодование в моей душе. Имея уйму свободного времени, мы с Гизи могли больше внимания уделять друг другу, лучше узнать друг друга. С наступлением лета мы ни разу не оставались дома в конце недели. Я купил палатку, и мы разбивали ее на острове или на опушке леса; возвращались обратно лишь на следующий день. Гизи с увлечением и любовью готовилась к таким прогулкам — обеспечивала их хозяйственную сторону, и с каждым разом я все больше убеждался, что не мог бы обойтись без ее повседневных забот, что просто не смог бы жить без нее. По правде говоря, шероховатости, конечно, остались, но виноват в них был только я один. Особенно когда ее не было рядом или когда я давал волю прошлому, позволял одержать над собой верх тягостным воспоминаниям, предавался отчаянию, подозрительности, недоверию. Я несколько раз спрашивал себя, почему не могу избавиться от мрачной тени прошлого, ведь то, что было, быльем поросло. Потому, отвечал мне в таких случаях внутренний голос, что я ни разу не поговорил с ней и то, что запало в мою душу, закоснело там, не может сдвинуться с мертвой точки ни вперед, ни назад, а мой организм не способен ни изменить, ни рассосать, ни впитать его. Правда, несколько раз я пытался заговорить с Гизи об этом. Но неудачно. Как только дело доходило до самой сути, мною овладевал стыд, и чем больше проходило времени, тем сильнее становился он. И я уже не знал, как сказать ей, чтобы и я сам, и мои страхи не выглядели смешными. А если даже и решусь сказать, поймет ли Гизи, чего я хочу? Нет, нет, я все острее чувствовал, что это уже невозможно, что, воскрешая подобное прошлое, я только стану ворошить грязное белье, которое в моих же интересах упрятать подальше. Но укоренявшееся убеждение, что мне никогда не доведется поговорить об этом с Гизи и получить ясный и исчерпывающий ответ, причиняло еще большие страдания моей душе. В такие минуты меня терзали подозрения, я старался перехватывать ее взгляды, вслушиваться в интонации ее голоса, следил за ее жестами, пытаясь разгадать, понять недоступную для меня тайну ее естества, почему она так просто могла отдаться любому и каждому… Я старался найти что-нибудь такое, что выдало бы ее. Может быть, в ней и сейчас скрыто порочное начало, живет антинравственная бактерия, чтобы при первом благоприятном случае начать размножаться и поглотить все и вся. Сколько я видел таких семей, где супруги не знают или не понимают друг друга, где обман и самообман, как впившиеся друг в друга пиявки, взаимно высасывают животворящие соки.

Летние прогулки и то, что я имел больше свободного времени, сблизили и сроднили нас.

Как-то в субботу, ночью, в нашей кабине Гизи спросила меня:

— Яни, ты никогда не задумывался о предложении дедушки?

— А ты?

— Оно частенько приходит мне в голову.

— И ты смогла бы выдержать? Всю жизнь?

— Если бы и ты захотел. По крайней мере мы имели бы приличную квартиру.