На распутье - [50]

— Поливала бы капустные грядки, завела кур?

— И растила детей…

2

С Пали мы ни разу не встречались на лодочной станции. Три вечера в неделю он сидел в техникуме, а три остальных проводил на заводе, учил уроки. В такие дни к нему обращались и по спортивным делам. В воскресенье утром он регулярно (как верующие — церковь) посещал библиотеку, менял книги, просматривал технические журналы, а после обеда отправлялся на стадион. Лето тоже не внесло сколько-нибудь существенных изменений; один-два экзамена непременно оставались на осень, а на стадионе всегда находились дела.

С работой начальника отдела он вполне справлялся, значительно успешнее, чем я предполагал, чему немало способствовал недооцененный мной многолетний опыт руководителя, который он приобрел, будучи секретарем парткома.

Производство мы вскоре подняли на должный уровень и стали систематически перевыполнять план. Но с осени пятьдесят девятого и главным образом весной шестидесятого года появились новые трудности. К тому времени мы отказались от производства товаров ширпотреба и вновь переключились на станкостроение. И вот тут-то стало ясно, что за эти несколько лет наш завод намного отстал, да и современное станкостроение шагнуло далеко вперед. По сути дела, нам следовало заново переоборудовать завод, в корне изменить весь технологический процесс, провести полную реконструкцию, разработать принципиально новую технологию, в связи с чем потребовались бы высококвалифицированные специалисты, более точные и совершенные станки, агрегаты…

По существу, все это свалилось на мои плечи. Нашего директора и в верхах и в низах звали не иначе как дядюшка Лайош, и отнюдь не случайно. Он и в самом деле был на заводе добродушным дядюшкой Лайошем. Этот красивый, огромный, седовласый, горластый балагур был большим оригиналом. Например, он наотрез отказался держать секретаршу, говоря, что на Западе директора обходятся без них. К нему запросто в любое время мог зайти каждый и изложить свои нужды и жалобы, от сугубо интимных вопросов пола и любви до игры на тотализаторе. Дядюшка Лайош выслушивал, давал советы — словом, никому ни в чем не отказывал. У него были обширные знакомства, особенно среди бывших участников рабочего движения, а также среди тех, с кем он сталкивался, работая в посольстве. И теперь все эти связи он использовал в своей филантропической деятельности. Перед нижестоящими хвалился обширным кругом знакомств, а перед вышестоящими — тем, что к нему обращаются люди и поверяют свои сокровенные тайны. Я считал это своеобразным проявлением самолюбия, которому придавало специфический привкус постоянно доставляемое ему из родной деревни в весьма солидных количествах терпкое красное вино. Им он угощал всех подряд, кто бы ни зашел к нему — работник главка или почтальон. Поэтому те, кому случалось соприкасаться с дядюшкой Лайошем по работе, на все лады расхваливали его. О нем отзывались — и вполне справедливо — как о милейшем человеке, веселом, добром, отзывчивом. Но каждый раз, когда мне приходилось докладывать ему и просить, чтобы он принял необходимые меры, я не переставал внутренне возмущаться: на столе красное вино, сигары в резной шкатулке — личный подарок президента республики, о чем он не упускал случая напомнить лишний раз, — сам он, весь отутюженный, сидит в глубоком кресле, попыхивает сигарой, отхлебывает из рюмки, улыбается. Испещренное голубыми жилками лицо его благоухает хвойной водой. Нельзя сказать, чтобы он отказывался принимать меры. Наоборот, не припомню случая, где бы он не проявил оперативности. Но действовал такими же методами, как улаживал семейные неурядицы, как рассказывал о временах подпольной деятельности, как обсуждал состав команды на воскресный матч, — одним словом, панибратски. Нередко мне казалось, что он совсем не слушает меня. Но так только казалось. Он слушал.

Когда я жаловался в главке — всякому терпению приходит конец, и мне просто ничего другого не оставалось, — меня успокаивали, дескать, потерпите еще немного, ему до пенсии остался всего год, наш завод проходит стадию реорганизации, укрупнения, нет смысла обострять сейчас обстановку. Но тем не менее от меня требовали выполнения плановых заданий.

Пали всячески старался помочь мне. В последнее время часами просиживал в технической библиотеке — даже, как я узнал потом, в ущерб занятиям, — копался в немецких журналах. Вносил много ценных предложений. Кое-какие из них можно было бы претворить в жизнь, если бы… Если бы не дядюшка Лайош и не предстоящая реорганизация.

В конце весны шестидесятого года обнаружилось, что Пали очень много пропустил занятий в техникуме. Я узнал об этом, когда мы переезжали на новую квартиру.

В то время Пали как член завкома занимался жилищными делами, многие нуждающиеся получили тогда жилье, в том числе и мне выхлопотал он двухкомнатную квартиру. Мы переезжали в среду. Пали весь вечер помогал нам перетаскивать вещи. Когда кончили, я спросил у него, как он отчитается за пропущенные занятия.

— Никак, — ответил он. — Один день погоды не делает.

— Как так?

— За систематическое непосещение занятий меня не допустили к экзаменам.