На радость и горе - [13]
Они заняли все нары и понакидали в красном углу шубы, телогрейки, спали вповалку, но у двери и возле печки все-таки остались голые половицы — так просторна была изба. Половицы были натерты песком до желтого блеска, так блестит отполированное мастером тонкослойное дерево.
Хозяйка, которую все проезжающие звали тетей Шурой, заставила их скинуть унты, сапоги у порога и лишь тогда напоила, накормила, а потом и сама, не раздеваясь, прикорнула на лежаке, в закуте между печью и передней стеной.
Помнится еще, Шадрин слышал, как назойливо скреблась снаружи в дверь собака, и она будто бы сумела открыть дверь и войти: громадная черная лайка, боязливо оглядываясь на тетю Шуру, тихо прошла через комнату, оставив на чистом полу цепочку круглых, мокрых следов, и легла в ногах у людей, доверчиво прижавшись к ним, пытаясь согреться.
И еще слышал он, как непрестанно, одна за другой, шли машины по трассе, мимо зимовья: сперва вдалеке раздавался комариный, нудный зуд, потом звуки нарастали, взрываясь за окном, совсем рядом неистовым гулом, и уходили, и долго еще вслед за каждой машиной шелестели поднятые колесами, скоростью снежные ветры.
Сколько раз уже было, повторялось такое и уходило забытым!..
А перед светом дверь чавкнула жадно, как крышка сырого погреба, и всех разбудил истошный крик Васи Бондаренко:
— Гады! Кто с сорок пятой машины? Чей номер «23-45»? Отравили, гады!..
Со сна никто ничего не мог понять. Бондаренко, согнувшись, вихлялся в истерике, размахивая красной раздвоенной клешней:
— Мало я замерзал! Руку в снегу оставил! Мало, да?.. Теперь бензином людей травить?..
С трудом разобрались, в чем дело. Каждый шофер на всякий случай брал с собою на трассу поллитра спирта, и хранили его обычно — это знали все — под сиденьем. На беду Василия, шофер с «сорок пятой» положил туда бутылку с авиационным бензином — с ним хорошо клеить на морозе резину. Бензин прозрачный, как спирт. Бондаренко впопыхах, таясь от людей, хватанул с маху полную кружку, вот и…
Шофер, матерясь, хотел было в сердцах прибить вора, и они уже сцепились друг с другом — едва-едва удалось успокоить.
Долго еще не могли утихомириться. Кто-то подхохатывал под шубой. А Бондаренко жаловался:
— Чертова жизнь! Думал, концы отдам. А тут, оказывается, не то что шкура — желудок, и тот задубел, как кирзовый сапог!
…Синяя туча падает с белого обрыва на белую гладь реки, а с нею летит вниз тупорылая коробка котельной, и бесшумно сыпятся-сыпятся, как бусы с порванной нитки на толстый ковер, тягачи. А в них-то — люди. Кричат…
Где сон? Где явь?..
Так несколько раз за ночь Шадрин лишался жизни в бреду, и только под утро ему приснилось иное: комнатенка Нины, толпа игрушек-людей, заполнившая ее. Нина сидит за столом, грустная, и что-то говорит ему, а он никак не может расслышать что. Ему почему-то очень важно это услышать, он переспрашивает, кричит, но губы ее по-прежнему шевелятся беззвучно, лицо печально.
— Что-что? — опять переспрашивает он.
А ему вместо Нины отвечает черноволосый, сухопарый мужчина в пенсне:
— Вы говорите, что параллельные прямые никогда не пересекаются. Что ж, докажите это.
«Это же экзамены на курсах механиков!» — догадывается Шадрин. Он чертит что-то на грифельной доске. А экзаменатор говорит строго:
— Правильно. А теперь докажите обратное. По теории относительности Эйнштейна следует: они пересекаются!
— Но ведь это не входит в программу курсов. Я не могу…
— Не можете! Двойка! Вашу зачетку!
— Я забыл ее дома, — холодея, врет Шадрин.
— Забыли-с? — вдруг он, захохотав, резко наклонился вперед и жестом фокусника выхватил у Шадрина из кармана зачетку, отшатнулся и полетел по воздуху.
Нет, это уже не он: это летит тот самый черноволосый парень в красной косоворотке, который подвешен на резинке к лампочке в комнате жены, летит, припрыгивая и кричит: «Я — цыган Мо́ра из бродяжьего хора! Пою басом, запиваю квасом!.. Параллельные прямые не пересекаются!.. Пифагоровы штаны во все стороны равны!..»
Он пролетел над самой головой Шадрина, громко и как-то хрипло захлопал в ладоши.
Шадрин с трудом открыл глаза. Это, оказывается, сухо, неровно застучал двигатель соседнего трактора: ребята, проснувшись, прогревали моторы.
ВЛАСТЬ ТРАССЫ
Шли дожди, рейсовые вертолеты в Орокун не ходили уже неделю, и аэропорт в Мирном был похож на людской муравейник. Лишь сила командировки с министерскими печатями позволила мне проникнуть к начальнику аэропорта, запершемуся в тишине дальней комнаты от отчаявшихся пассажиров. Это был рано полысевший, полный человек. Выслушав все, он без улыбки сказал:
— Туда иркутские чайники летают, — и для убедительности ввинтил указательный палец в висок. — Наше управление, якутское, вообще отказалось принимать в Орокуне ИЛ-14: поле паршивое. А они грузы возят. Особый контракт. Видать, просто план негде выполнить. Если хотите, уговорю пилота.
Спешить мне было некуда, но, вспомнив душный зал ожидания, сопливых ребятишек, спавших на чемоданах, грязные стаканы на буфетной стойке, толпу, осаждающую охрипшего диспетчера, я согласился.
В самолете пришлось сидеть на каком-то ящике, задрав ноги на листы сухой штукатурки, поставленные косо, на ребро. Старший пилот, молодей парень, балансируя на этих листах, едва пробрался к кабине. Форма на нем выглядела подчеркнуто щегольски.
